Царица без трона - Арсеньева Елена - Страница 39

– Но я не Стефка! – строптиво вскинула голову Марианна. – И вертеть мужа в постели, как пирожок на сковородке…

Барбара с особым интересом взглянула на панну. Ого! Вот это да!

– Нет, моя радость, – ласково сказала она. – Это вам придется вертеться, как будто вас припекло, если вы захотите доставить удовольствие супругу и получить его сами!

– Сама?! – Марианна от изумления округлила свои красивые серые глаза. – Ты хочешь сказать… Да разве удовольствие в браке существует не только для мужчин?!

– Рада вам возразить, – не удержалась от смеха Барбара. – Не только, отнюдь не только! Нужно лишь уметь его получать!

– Я… я, наверное, не сумею, – глухо прошептала Марианна, опуская голову. – Я… ничего такого не умею, я умею только… Я боюсь, Барбара!

– Ах, моя маленькая девочка! – прошептала гофмейстерина, расчувствовавшись чуть ли не до слез. – Я понимаю. Вы умеете только мучить мужчин своей красотой и холодностью, но давать им радость вы не научены. И вы боитесь, что ваш супруг разочаруется в вас и станет искать утешения в других объятиях?

Барбара понимала, что выражается слишком прямолинейно, что ее откровения могут быть оскорбительны для Марианны, однако именно откровенность была тем лекарством, которое вылечит ее госпожу.

– Панна, – прошептала она вкрадчиво, – конечно, лучше всего было бы попробовать… Вы понимаете? Получить некий урок… Нет ли здесь мужчины, который был бы вам приятен? Уверяю вас, что ваша девственность будет сохранена: это будет просто как игра, как урок, как репетиция актрисы перед действом…

Она ожидала взрыва возмущения, однако Марианна только хихикнула.

– Ты шутишь, Барбара! Надо было думать об этом раньше! Здесь ведь совершенно невозможно сохранить даже подобие тайны. Конечно, все это очень забавно…

Глаза Марианны на миг затуманились, и Барбара уставилась на нее с алчным любопытством. Матка Боска, ее госпожа, ее неприступная госпожа думает о каком-то мужчине! О ком? Может быть, о своем зяте Вишневецком? О пане Стадницком? О Любомирском или Балле? Да мало ли тут пригожих панов! А вдруг… а что, если она думает про несусветного красавчика Янека Осмольского?!

Тут Марианна, словно почуяв мысли гофмейстерины, зябко передернула плечами и выпрямилась.

– Нет, – сказала она с той прежней сухостью, которая всегда была свойственна ее голосу. – Нет, Барбара. Все это безумие. Никаких уроков! Придумай что-нибудь другое, чтобы я могла быть уверена в любви ко мне мужа. Пойми: Россия – безумная страна. Здесь принято заточать неугодных жен в монастыри или вовсе уничтожать их. Я слышала о бабке моего Димитрия, Елене Глинской. Чтобы жениться на ней, великий князь Василий Иванович заточил в монастырь свою супругу Соломонию Сабурову. Я совершенно не хочу, чтобы мне хотя бы отдаленно грозила такая участь. Я хочу остаться для моего мужа единственной! Ты понимаешь?

– О да, панна, – покладисто кивнула Барбара. – Я понимаю. Тогда – что? Тогда нам остается единственный выход!

– Какой?

– Найти какую-нибудь знахарку…

– Знахарку? Ты хочешь сказать, ведьму?! – ужаснулась воспитанница иезуитов.

– Ведьму, колдунью – назовите ее как угодно! – воскликнула Барбара. – Главное, чтобы она готовила приворотные зелья!

И прикрыла себе рот рукой, убедившись, что говорит чрезмерно громко.

Однако Барбара принялась осторожничать чересчур поздно. Стефка, Стефания Богуславская, камер-фрейлина панны Марианны, разбиравшая в соседней комнате наряды госпожи и откладывавшая в сторонку те, которые нуждались в чистке после долгого пути, слышала весь этот разговор.

Когда прозвучали последние слова, она так и замерла, прижав к груди бархатную юбку панны Марианны.

Как интересно… Как интересно! О, если бы у Стефки была здесь надежная подруга, с которой можно было бы поделиться услышанным секретом! Но никому нельзя верить. Пани Хмелевская вообще не поймет, о чем шла речь, пани Ядвига Тарло – родня панны Марианны, сплетничать с ней – смерти подобно, а довериться кому-то из служанок слишком опасно, они продадут Стефку с потрохами. И вообще никому из своих довериться нельзя. Что с молоденькой фрейлиной сделает пан Мнишек, если узнает, что она сплетничала о ее дочери… казнит, казнит смертию!

Но что же делать?! Стефка уже ругала себя за то, что оказалась не в меру любопытной. Тайна просто-таки раздирала ей гортань, так хотелось хоть кому-то ее разболтать!

Стефка вдруг даже подскочила от радости. Только вчера она познакомилась тут, в Смоленске, с замечательным русским. По виду он приказный, но замашки у него истинного шляхтича. Кстати, он недурно говорит по-польски и даже слегка похож на царя Димитрия ростом и сложением, а также рыжеватыми волосами. Вот только глаза у него светлые, а у Димитрия темно-голубые. Этот человек (незнакомец, понятное дело, а не царь Димитрий) вчера глаз не спускал со Стефки и то и дело попадался ей на пути, когда она показывала слугам, куда таскать сундуки и корзины с нарядами панны Марианны. И сегодня Стефка его видела. Мало того! Он успел шепнуть девушке, что у него есть подарок для такой красивой барышни. И поэтому не придет ли обворожительная паненка вечерком к нему – немножко поболтать?

По привычке Стефка поглядела на нос и пальцы незнакомца. Нос был длинный, пальцы – тоже. Значит, с мужским естеством у него тоже все обстоит как надо. Стефка уже давно не была с мужчиной… Получить немножко радости, а заодно облегчить душу и кое-что, пусть неясными намеками, рассказать этому русскому…

Какое счастье! У нее с души камень упал.

Наверное, точно такое же облегчение ощущал во времена оны некий цирюльник, прознавший, что у царя Мидаса, коего он брил, ослиные уши. Тайна просто-таки раздирала ему гортань, так хотелось кому-нибудь ее разболтать! И он нашел выход. Выкопал в песке ямку, шепнул туда: «У царя Мидаса ослиные уши!» И вздохнул легко-легко…

Кто же мог знать, что из ямки вырастет тростник и шелестом своих листьев поведает тайну царя Мидаса всему свету?!

Май 1606 года, Москва, палаты князя Шуйского

– А коли в самом деле загубим природного царевича? – прошелестел Татищев. – Истинного государя?

Федор Романов и князь Василий Шуйский переглянулись, но никто из них и словом не обмолвился.

– Князь Василий Иванович, что ж ты молчишь? – не унимался Татищев. – Кому, как не тебе, знать правду?

Родственник князя Василия, красавец Михаил Скопин-Шуйский взглянул на него лукаво, чуть приподняв свои крутые брови. В серых глазах проблеснуло некое странное выражение, да мгновенно и угасло, но Федор Романов успел его заметить. Да, Татищев слаб нутром, тут Скопин-Шуйский прав, однако рубить сплеча и избавляться от шаткого союзника не следует. Можно не сомневаться: дело свое думный дворянин Михаил Татищев в нужную минуту сделает. Он, наверное, единственный из всех собравшихся заговорщиков верит, что о свержении Димитрия его ближние бояре возмечтали исключительно для того, чтобы избавить Россию от польского засилья, выдворить вон из Москвы эту зажравшуюся шляхетскую погань, которая в своей драной Полонии кусочничала да вшей щелчками со шляп сшибала, а тут, в Московии, вдруг осмелела, расправила плечи и позволяет себе унижать природных русаков. У всех живы в памяти унизительные картины, когда после венчания Димитрия и Марины лыцари польские высыпали на паперть и ну метать из карманов широченных штанов монеты без счета – и кидались за ними не только нищие, но и горожане и иные боярские дети, даже не подумавши, что карманы поляков набиты русским золотом и серебром, у них же отнятым самозваным царевичем и без счета розданным в оплату польским наемникам, польским ксендзам и польской девке из какого-то там Самбора…

Да, поганое выдалось зрелище. Однако виноваты здесь не столько поляки, сколько человеческая природа, подумал Романов. Что поделать, если страсть к унижению себя живет в душе любого простолюдина. Да и не только простолюдина. Федор Никитич вспомнил, как еще год-два назад, сосланный Годуновым в Сийск и насильственно постриженный в Антониевом монастыре под именем Филарета, и сам мечтал только о смерти своей и своей семьи. Хотелось пасть еще ниже, вообще обратиться в прах земной, он забывал даже о происхождении своем, даже о гордости фамильной (ведь был не кем иным, а старшим сыном Никиты Романова, племянником самой царицы Анастасии, первой и самой любимой жены Ивана Грозного!). Смиренный Филарет!