Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич - Страница 21

Слова Метрея про «невезение с жильем» небезосновательны.

Много лет назад Карим, выпасая яловых совхозных овец, жил в полном одиночестве на заимке в Ботапском ущелье. Богом проклятое место, где и зимой и летом воют свирепые ветра.

Как будто мало ему одинокой суровой жизни в этих неприветливых местах, в один прекрасный весенний день неласковое ущелье, выказав свой жестокий и дикий нрав, вообще оставило Карекена бездомным!

Но начнем все по порядку...

Отец Карима всю жизнь пас овец. По словам покойного родителя, и его отец на протяжении всей своей жизни был пастухом. Похоже, этим же занимались весь свой век и отец его деда, и отец прадеда. А чем жили более дальние предки, ни сам Карим, ни другие не знают. Пусть он и не знает наверняка, но порой, погрузившись в безмолвные размышления, предполагает, что со дня сотворения мира их роду суждено, видимо, пасти овец.

Сам Карим в чабанах с десятилетнего возраста...

Когда от нежданной болезни внезапно скончался отец, Карим по его стопам нанялся в батраки к всесильному баю Утесину, который жил здесь, в Айдарлы.

Позднее, вслед за приходом советской власти, У тесин спешно бежал за кордон. Байский скот был конфискован в пользу новой власти. Вместе со скотом отошел к Советам и Карим. Раньше был пастухом, и при новой власти им остался. Так, плетясь за овцами с зимовья на джайляу, а с джайляу опять на зимовье, он и провел свою жизнь.

Время промелькнуло будто выстреленная пуля. Даже не заметил, как промчались беспокойные, полные смуты годы, а когда заметил, понял, что ничего не успел. Даже жениться и создать семью, будучи стеснительным, так и не рискнул. Незаметно волосы тронула проседь, а виски вообще засыпал белый снег.

Кто знает, возможно, после выхода на пенсию Карим так и ушел бы в мир иной одиноким, если б его заимку в горах не смыло водой...

Половину своей жизни Карекен провел в бесприютном Ботапском ущелье, но никогда не ощущал никакой особой опасности. И вот...

Сначала от вершины скалы отломился огромный кусок, который на протяжении тысячелетий оставался недвижным, и с грохотом упал вниз.

Карекен в этот момент пребывал в объятьях сладкого предутреннего сна. От страшного оглушающего звука, словно это разверзлась земля или треснула пополам гора, он в ужасе проснулся. Держась за подштанники, пулей выскочил из дому и обнаружил лежащий неподаеку в туче поднятой пыли гигантский камень величиной с дом.

Прибывший вскоре управляющий, увидев рухнувшую со скалы громадину, посоветовал Карекену: «Вы бы лучше куда-нибудь повыше перебрались». Поблагодарив за совет, Карим, тем не менее, остался на дне ущелья, решив про себя: «Бог сбережет!»

Возможно, он бы и переехал, если бы дом «повыше», куда указало начальство, стоял готовый. Не только дома, вообще никакой помощи не оказали — как всегда, ограничились лживыми обещаниями да пустыми советами. Кто поверит, что начальство построит Кариму дом на возвышенности, если даже прохудившуюся кошару хотя бы раз в год подлатать не могут?!

Надеялся на Бога, но он так и не уберег жалкий домишко Карекена в Ботапском ущелье...

В тот год зима выдалась необычайно морозной, выпало много снега, а весна пришла раньше обычного. Скопившийся за зиму обильный снег быстро стал сплошь ноздреватым, и со склонов с шумом хлынула ручьями талая вода, соединяясь в тесных ущельях в бурные реки. Один из таких необузданных потоков с грохотом ворвался и в Ботапское ущелье. Все это Карим видел собственными глазами.

Выгнав скот пастись на полуоголившемся солнечном склоне, он в полудреме распластался на плоском валуне... Неожиданно из-под земли раздался устрашающий рев. Карим мгновенно вскочил на ноги, решив, что с горы свалился еще один кусок скалы. Приставив к глазам ладонь, посмотрел на покрытые льдом вершины Алтая. Но, сколько бы ни вглядывался, никакой опасности сверху не заметил.

А рев тем временем все усиливался, закладывая уши. Более того, задрожала земля, и Карим подошвами ног ощутил грозную мощь стихии.

В следующий момент он уже лицезрел черное чудовище хлынувшего по дну ущелья селя, который сметал и переворачивал все на своем пути. Словно это был грозно рычащий, роняющий изо рта пену, взметающий ввысь свой грязный язык гигантский дракон, беснующийся в клубке дикой схватки.

— Сель! — испуганно заорал Карим.

Он и произнести это не успел, как ненасытный черный зверь, мчащий по ущелью на своем длинном хвосте вперемешку с водой, грязью и снегом деревья и валуны, поглотил и овечью кошару, и его убогую избушку.

Это было пугающее зрелище, совсем не для слабонервных, от которого у Карима сердце ушло в пятки.

Когда вода наконец спала, он сбил в кучу овец и спустился вниз. От заимки, которая еще утром спокойно стояла на месте, и следа не осталось. Сель срезал ее как бритвой, слизал, словно ничего тут и вовсе не было.

Дурную весть не скроешь. До аула мгновенно долетел слух, что Карим остался без жилья.

То ли сжалилась и решила протянуть руку помощи в трудный момент, то ли уже давно симпатизировала Карекену, только тетушка Нарша на следующий же день, потуже обвязав поясницу платком, решительно направилась в сторону Ботапского ущелья.

Когда добралась, увидела, что ущелье уже заполнили любопытные аулчане и начальники всех уровней.

— Эй, Какантай! — сердито окликнула управляющего отделением Нарша, едва подошла к толпе. — Ты из кожи вон лезешь ради благополучия скота. Почему же ни разу не вспомнил о положении пастуха? Сколько лет несчастный Карим ютился в прохудившемся домишке, честно пас твой скот, но разве ты считал его человеком?! Не считал! Это раз. А что бы ты делал, если б беднягу унесло вчерашним наводнением и он бы погиб? Да у тебя ни один волосок на голове не дрогнул бы, ясно?! Это два. Зря ты так, дорогой наш начальничек, пусть он и глухой, но мужики в наше время на дороге не валяются... Можешь сегодня же забрать свой скот под отчет обратно!

— Погоди, Наршеке, успокойся... — ничего не понимая, сказал Какантай.

— Не с чего мне успокаиваться! — задыхаясь от гнева, откликнулась Нарша. — Сегодня я забираю Карима к себе, понятно?

Люди, собравшиеся на крик Нарши, застыли, пораженные ее словами. Но тетушке не было никакого дела до них, в следующий миг она, махнув рукой, позвала одиноко стоявшего поблизости на валуне Карекена:

— Эй, Карим, иди сюда! Ты вовсе не такой горемыка, как считают некоторые. Какой еще мужик сумеет, как ты, сорок лет без потерь пасти совхозных овец? Ну-ка, скажи, кто?! Они презирают тебя за кротость, насмехаются над твоей глухотой. Пусть! Ты половинка, и я половинка. Давай оставшиеся годы проведем вместе, соединим свои жизни и станем друг другу опорой. Идем за мной!

Услышав слова Наршы, расчувствовавшийся Карим заплакал. Увидев плачущего Карекена, разревелась и Нарша. А собравшиеся, заметив, как льют слезы два старика, мигом согнали застрявшие в уголках губ улыбки.

Вот так Карекен в шестьдесят три года, в возрасте пророка, сдал государству подотчетный скот и сразу переехал в дом Нарши. Криком и угрозами она выхлопотала у начальства причитающуюся Кариму пенсию.

С тех пор прошло уже больше десяти лет, и, как тетушка Нарша и говорила, служа друг другу опорой, живут теперь старики вместе в ветхом домике на краю обрывистого берега речки.

Хотя в любой работе руками Карим был неуклюж, что касается скота, тут он был непревзойденным пастухом и себя не щадил.

Последние лет пятнадцать-двадцать начальство, проявив жалость в связи с его одиночеством, поручало ему пасти лишь яловый скот. Приняв по осени свыше ста голов нагулявших жирок ягнят и овечек, Карим уже через один-два месяца мог узнать любую свою овцу и успевал каждой дать прозвище...

Карекен всей душой любил подопечных, замечал их повадки, любовался норовом. Бывало, сидит и разговаривает сам с собой:

— Да я про ту пугливую Козочку говорю...

— А вчера Бурый Кабден копытце разбил...

— Ну поглядите-ка вы на Метрея — норовом вылитый дед!..