Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич - Страница 22

— Опять Серый Касиман шалит...

— Как Артист с камня-то скатился, похоже, сплясать вздумал...

Что любопытно, меняя отары, он не менял кличек, которые присваивал овцам. Распределяя понятные только ему самому прозвища, он учитывал норов и внешний вид животного, особенности копыт и рогов, масть и манеру блеять. Те же клички распространял и на новую отару.

Первое время по приезде в аул Карим, вся жизнь которого прошла в горах рядом с овцами, мучился, не в силах усидеть в четырех стенах. Не находя себе места в доме, он долгие дни проводил прохаживаясь по улице, а когда надоедала и она, взбирался на ближайший пригорок и наблюдал сверху за аулом.

Однажды, когда он вот так сидел на взгорке, наслаждаясь солнечными лучами, к нему не спеша взобрался учитель Мелс.

— Кареке, ужас какой-то! — придвинув рот к уху Карима, прокричал он. — Я вчера услышал про вас такое, что человеку просто поверить невозможно. Очевидно, шутки у ваших ровесников чересчур крепкие!

— Этих остряков уже не исправить, любят почесать языками...

— Всю ночь о вас думал, покой потерял. Но все равно их словам не поверил. Потом решил собственными ушами услышать, правда это или ложь, поэтому специально пришел сюда к вам.

— Так что же тебя так взволновало?

— Ваши ровесники наговаривают на вас, будто бы вы такой, дескать, темный старик, что ни на шаг отсюда не удалялись, даже Мукура никогда в своей жизни не видели.

— Да пусть они сгинут, черти, врут безбожно...

— Вот как, я и сам предполагал, что это, скорее всего, шутка.

— Слава Богу, Мукур твой я не раз видел с вершины Акшокы, когда пас там овец. В низине раскинулся, а дома в нем один к другому прилеплены — тесновато...

Услышав ответ Карима, учитель Мелс и последующую ночь провел беспокойно, погрузившись в глубокие размышления.

Одинокая жизнь сделала Карима абсолютно неприхотливым. Он мог провести ночь на ногах, мог свернуться калачиком на голой земле, подложив под голову руку и расправив под собою подол чапана.

Привыкший ко всему, он как-то, собрав скотину в кучу под скалистым обрывом, сам заночевал под маза-ром стоящей у обочины дороги могилы.

Наутро, хорошенько выспавшись, вышел, потягиваясь, из мавзолея в одних белых подштанниках, и в этот момент Карекена заметил проезжавший мимо Кабден. Откуда ему было знать, что белеющий в предрассветных сумерках силуэт над могилой — это Карим; конечно же, он принял видение за явление аруаха*, испуганно прошептал «бисмилля!» и что было мочи помчался прочь.

— Кабден... Ай, Кабден! — окликнув Кабекена, неуклюже погнался за ним Карим.

Увидев, как «аруах» с криком его нагоняет, Кабден, говорят, так струхнул, что чуть было не влетел вихрем в свой дом вместе с конем.

Естественно, это байка, скорее всего, немного приправленная «острым соусом», однако истинная правда в том, что на следующий день после происшествия Кабекен, собрав родню и соседей, зарезал барана и дал жертвенный обед.

— Аруах ведь меня по имени позвал... Ай, видать, долго не протяну! — грустно поделился с людьми Кабекен и еще долго ходил как в воду опущенный.

— Никакой это не аруах, а глухой Карим, оказывается. Народ над тобой смеется, — заявила ему байбише Нуржамал.

— Да пусть они сгинут вместе со своим Каримом!.. Я лучше знаю, кого видел! — не стал даже слушать ее Кабден.

Старик Карим, которому по-прежнему было тесно в ауле, в последние годы стал охотником и с удовольствием бродит по лесам. Чем сидеть без дела дома, куда более интересным и увлекательным занятием оказалась охота, она приносила покой и утешение его мятущейся душе.

Как-то из района нагрянули три милиционера, которые за день изъяли и вывезли из аула все ружья. Еще во времена своего пастушества Карим обзавелся ружьем шестнадцатого калибра, его тоже конфисковали. Оставшись без ружья, охотник Карим теперь раскидывает силки и ставит капканы.

Прошлой зимой случилось странное — в расставленные у речки силки на зайца попалась норка. Карекен так обрадовался неожиданной добыче, что со всех ног помчался в аул и, едва влетев в дом, выпалил своей старухе, показывая тушку зверька:

— Выделаю хорошенько — и будет тебе воротник!

— Мне ли щеголять норковым воротником? — смутилась Нарша. — Лучше уж я сошью для тебя красивый треух!

— Пусть и плохая, но шапка у меня есть, Наршажан. Давай лучше тебе воротник сделаем!

—Куда мне ходить в таком воротнике?.. Правильнее все-таки пустить шкурку тебе на треух... Ты ведь как-никак мужчина, а люди сейчас обращают внимание, что на голове у мужчины.

— Нет, Наршажан, одной шкурки на треух не хватит, лучше воротник сделать!

— Не хватит, так добавим снизу крашеного сурка...

— Не надо мне треуха, Наршажан...

— Пошьем, Каримжан!

Препираясь, так и не придя к согласию, старик со старухой в итоге решили продать шкурку норки.

— Добавим денег и купим себе телевизор, как у учителя Мелса! — предложила Нарша.

— Откуда добавим? — удивился Карим.

— Козу продадим.

— Но ведь учительский телевизор не работает.

— Заработает... Он его заставит работать, а иначе бы не покупал.

Карим аккуратно снял с тушки норки шкурку, стараясь не замарать мех кровью, и тщательно ее выделал. Когда шкурка была готова, они опять чуть не сломали голову, размышляя о том, кому и каким образом ее продать.

Как раз в это время в аул приехал по делам какой-то уполномоченный. Договорившись с заезжим джигитом, Карекен аккуратно завернул шкурку, сунул сверток парню под мышку и попросил:

— Отвези, пожалуйста, в город, продай, а деньги мне переводом вышли.

— Все сделаем, аксакал! — твердо пообещал уполномоченный.

— Расти по службе и дальше, светик мой, да сопутствует тебе удача! — с благодарностью пожелал Карим и дружески помахал вслед джигиту рукой.

О той шкурке, отправленной еще в прошлом году, до сих пор нет никаких вестей. Карекен не теряет надежды и дважды в неделю караулит Салиму с почтой.

* * *

Оставшиеся на месте прежнего аула семь домов и восемь семей, которые проживают в них, тихо влачат сиротскую жизнь на отшибе от остального мира, каждая по-своему копошась в личном хозяйстве, решая собственные проблемы и занимаясь своими будничными делами.

А остальной мир как будто совершенно забыл и об этих семи домах, и о людях, которые в них живут. Лишь вьющаяся от аула к западу узкая разбитая проселочная дорога напоминает тоненькую нить, по-прежнему связывающую эти дома, этих людей с расположенным по соседству большим миром.

Среди жителей семи домов ныне осталось только два законных, штатных работника — Салима да Сарсен.

Учитель Мелс на службу все еще не устроился, по-прежнему надеется, что нынешним летом в огороженные частоколом вольеры на Акшокы запустят маралов и оленей, а пока он неусыпно занят строительством дачи в горах.

Из молодух в ауле остались лишь Зайра с Алипой — обе поглощены домашним хозяйством.

Остальной народ — старики да старухи, все получают пенсию. В сравнении с Мелсом, их положение куда приличнее, ведь они, пусть и с опозданием, но получают с почтой пенсию, так что деньгами, пускай и небольшими, обеспечены, а потому и не мучаются в поисках работы, подобно учителю.

Недавно главы восьми семейств, устроив общий совет, договорились нынешней весной собрать весь немногочисленный личный скот аулчан вместе и отдать под присмотр двух людей: Кабден согласился пасти овец, а дед Метрей — коров. По договоренности, им ежемесячно будут платить определенную «ставку», в соответствии с количеством выпасаемого скота. Таким образом, еще два человека трудоустроены.

В последнее время Байгоныс стал придерживаться молитвенного распорядка, совершая положенный пятикратный намаз. Вместе с тем он не оставил своего плотницкого ремесла и по-прежнему занимается изготовлением саней, с раннего утра до позднего вечера постукивая молотком и орудуя долотом. В начале этого месяца он, как обычно, обновил, покрасив и начистив до блеска, алую звездочку, прикрепленную на его воротах.