Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич - Страница 18

— Большевиков сотня тысяч, может — несколько сотен. Представь, на огромную страну с населением больше ста миллионов! А Ленин намерен узурпировать власть и ни с кем ей не делиться, альянсы со мной или левыми эсерами принимает как временную и неприятную необходимость, меня первого при случае желает отправить в расход… Не смотри на меня так, не позволю ему. Для захвата власти необходимо, чтоб нынешняя государственная машина развалилась, у большевиков мало сил, чтоб её раскачать. Поражение на фронте, бунты и забастовки в городах, отсутствие хлеба, разгул преступности: всё «ради мировой революции». Чем хуже — тем лучше.

— Мировой… — выделила Евдокия.

Она разделась наполовину, распустила корсет, но к сладкому продолжению не торопилась.

— В корень глядишь! Для большевиков Россия — это, как говорят в Британии и в САСШ, всего лишь картридж. Одноразовый расходный материал. Им, прости за грубость, на Россию насрать. Они её видят лишь в качестве запала мировой пролетарской революции. Думаешь, Ульянов — обычный картавый гном на полголовы ниже тебя ростом? Он — чудовище, в мечтах считающий себя «вождём мирового пролетариата». То есть императором всей планеты, где воцарилась диктатура пролетариата. Помнишь, он требовал ареста до сотни богатейших людей России? С трибуны не сказал, а в кулуарах я слышал, — Седов заложил палец руки за воображаемую жилетку, сильно распрямился-выгнулся, как все комплексующие из-за роста коротышки, и процитировал, пародируя ленинское неумение выговаривать букву «р». — Повесить мегзавцев!

— Кошмар…

— Он не остановится перед реками, океанами крови ради идефикс — мирового господства собственной сомнительной личности. Конечно, под лозунгом счастья трудящихся.

Ева переваривала услышанное минуту или две. Конечно, вращаясь в Смольном, слышала достаточно, чтоб составить верное представление о большевистской верхушке. Но не сложила воедино, как это сделал только что Седов.

— И ты — с ним. Мы — с ним…

— Безумие, да? Быть в одной упряжке со сбрендившим подонком. Но такова реальная политика. Главное — вовремя соскочить с поезда, везущего Ульянова в пропасть. А ещё забрать у него самых лучших, способных людей, прочистить им мозги, обратить в свою веру. Тогда удастся резко повернуть штурвал корабля русской истории.

У Евы по щеке скатилась слеза.

— Но ты… Лёня! Ты мечтаешь о том же самом. Сделать СПР самой сильной в стране и с ней захватить верховную власть. Чем ты лучше Ленина?

Она сидела на кушетке и уже не могла сдержать поток, льющийся в два ручья. Седов опустился перед ней на корточки и взял её пальцы в свои руки.

— Отличия всё же есть. По мне Россия — не туалетная бумажка для одноразового использования как у большевиков, а высшая и главная самоценность. Не абстрактная Россия как идея, а люди, народ. На другие государства даже смотреть не хочу, ими найдётся кому заняться. Хочу вернуть Россию к нормальному состоянию.

— В 1914 год? — всхлипнула Ева.

— Нет. Уже тогда она была ненормальной, в 1914 году заложены ростки 1917-го. Если правду сказать, вся российская история какая-то… разная. Были и славные времена, славные победы. Но… Давай сделаем её лучше. А потом я уйду в сторону, честное благородное слово. Отдам власть выборным политикам, только сделаю механизм передачи власти, чтоб никакая гниль вроде ульяновых не могла туда просочиться.

Глаза у подруги начали высыхать.

— А что же «заводы — рабочим», «земля — крестьянам», «равенство-братство»?

Седов поднялся и сел рядом, обняв за плечи.

— Начну с равенства-братства, наследия Великой Французской революции, в самой Франции ничуть не воплощённого, и расскажу занимательную историю. Как-то в петроградском трамвае спорили две дамочки, одна, убеждённая марксистка, стыдила вторую и убеждала: всё нужно делить! Публика прислушивалась, не вмешиваясь, потом к ним подошёл солдат и сказал: «Ваша правда, гражданочка, давайте делить». Высыпал на ладонь содержимое кошелька, у него мелочью набралось рубля три, половину под смех других пассажиров вручил поборнице равенства. Потом говорит: «Доставайте свой кошелёк», она ни в какую, но толпа начала напирать, мол, так ты, оказывается, скупая буржуйка! Та испугалась, народ пошёл беспредельный, могут и силой кошелёк отобрать. Раскрыла его, там сотка мелкими ассигнациями. Солдат сказал: «вот повезло!», забрал половину и ушёл.

— А женщина? — не без некоторого страха спросила Ева, до переселения в Смольный постоянно трамваем пользовавшаяся и прекрасно осведомлённая о царивших там нравах — грабежах, карманных кражах, вагонных конфликтах, вплоть до потасовок. Петроградский трамвай 1917 года стал местом ещё более ужасным, чем проспекты. Поэтому ситуацию невольно примерила на себя.

— Немедленно вышла, иначе кто-то ещё непременно сыграл бы с ней в «пополам». Половина от оставшихся пятидесяти рублей — тоже кое-что. А в государственном масштабе если самый полезный член общества и разгильдяй-бездельник получат блага поровну, отпадают всякие стимулы к труду. Маркс и Энгельс обещают сознательное отношение к труду при коммунизме, но это когда-то и не сейчас. После победы мировой революции и воцарения коммунизма во всём мире. Лет через тысячу или две, скорее всего — никогда. Но обещать можно и нужно, иначе зачем пролетариям хвататься за винтовки и переть против казаков. Что у нас следующее?

— Заводы — рабочим…

— Дорогая, а с какой стати? Труд инженера и технолога, организовавшего производственный процесс, стократ ценнее тупой и зачастую неквалифицированной работы промышленного пролетариата. А труд капиталиста-буржуя-эксплуататора, учредившего предприятие, нанявшего толковых управляющих и инженеров, рискующего потерять огромные деньги, а то и вообще угодить в долговую яму — он дороже всего! Ульянов — конченный идиот, предлагающий арестовать самых богатых, а значит — самых умных, успешных и предприимчивых заводчиков. Кого вместо них посадить? Таких же лысых олухов как он сам? Промышленность мигом развалится. У рабочих будут заводы, но не зарплата, потому что заводы остановятся. Спасибо большевикам.

— Значит, передача земли крестьянам — тоже блеф?

— Почему же? Этот лозунг большевики спёрли у эсеров и переделали на свой лад, желая перетянуть себе крестьянские голоса в Советах. Конечно, помещичье землевладение себя изжило. Но вот просто так, за здорово живёшь, никакую собственность отбирать у хозяев нельзя, иначе пропадает смысл самого хозяйствования. Есть проверенные механизмы защиты собственности, компенсации за изъятое… Долго рассказывать. Русская крестьянская община разваливается. Будущее за индивидуальными хозяйствами, на Западе их называют фермерскими. Иногда выгоднее их объединение в крупное предприятие с большим числом машин и прочей техники, главное, чтоб продолжали действовать рыночные условия.

— Хоть в чём-то не врут…

— Большевики-ленинцы? Эти врут во всём. Им не нужны крепкие индивидуальные хозяйственники, самодостаточные, которые запросто пошлют всю эту марксистскую камарилью далеко и без хлеба. Куда удобнее большевикам сельский пролетариат, ленивый, бестолковый, вороватый, пьянствующий, им только скажи — «всё поровну», мигом побегут отнимать «излишки» у исправных тружеников. Да, производство сельскохозяйственной продукции упадёт, неизбежен голод, нынешние проблемы с хлебом в Петрограде — цветочки. Зато на селе сформируется социальная база для большевизма. Оборванцы, но свои, социально близкие городской голытьбе. Так они мечтают. Но я не позволю Ульянову разорить село.

Евдокия прижала ладони к щекам.

— Ты впервые со мной столь откровенен!

— Может — зря. Но ты слишком близко находишься, должна понимать, что, как и откуда. Среди сторонников Ульянова есть, конечно, фанатики революции, истово верящие в её конечные цели и объясняющие мерзость сегодняшнего дня «временными трудностями». Но сам Ульянов — человеконенавистник. Жестокий и кровожадный подонок, маньяк. Люди для него — лишь трава под ногами на пути к мировой единоличной власти. А мы с тобой в одной с ним лодке — до определённого момента.