На золотом крыльце 4 (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 5

— Ыбрлы? — удивился страж сумрачного ермоловского разума. И возмутился: — Огрологлро!!!

— Ой, да иди ты нафиг, — вздохнул я, телекинезом открыл дверь, ухватился за люстру и вышвырнул бедолагу наружу.

Ментальные конструкты на свежем воздухе чувствуют себя очень плохо, это я знал точно. А еще знал, что на выходе меня будет ждать дичайший срач.

Некоторое время я затаптывал не желающие гаснуть свечи, а потом еще раз оглядел ставший еще более мрачным от потери главного светильника Чертог Разума и задумался. В конце концов, он сам на меня напал, и я имел право на контрибуцию! И я предпочитал взять свое информацией. Ультима Ермоловых — вот что меня интересовало. Я много времени провел, собирая сведения об этом, и имел кое-какие подозрения, но нужно было удостовериться. А еще я хотел, чтобы Клавдий перестал быть таким козлиной. Хотя бы на долю процента!

Где искать информацию про Ультиму? Наверное, она должна быть очень важной и хорошо защищенной.

Я закрыл глаза и осмотрелся в эфире. Кроме двух ярких шкафов с любимыми женщинами наследника Темного клана, золотом светились и другие книги, то есть — принципиальные вещи в жизни у Ермолова имелись, и это уже было здорово. Но золотом Ультима темных сиять не могла. Она, наоборот, как будто поглощала собой свет, закручивалась в воронку… И воронка эта располагалась в самом дальнем и самом темном углу.

Я открыл глаза и двинул через весь зал, раздвигая стеллажи и массивные шкафы легкими движениями рук. Здесь, внутри чужого разума, в этой визуализации несуществующей Библиотеки, мне было плевать на Клятую Багну, на истощение резервов и что угодно еще. Здесь я чувствовал себя сильным. Я знал, что могу навредить Клавдию, могу свести его с ума, могу перемешать ему воспоминания так, что он маму с папой друг с другом путать станет. Но я не собирался этого делать. В конце концов, если вести себя как последняя скотина — то ты скотина и есть. А если ты скотина — то зачем тогда жить?

Меня просто съедало любопытство. Очень интересно было, вот и всё!

Так что, увидев окованный железом и перевитый толстыми цепями сундук, я шагнул к нему, сорвал замок и цепи, распахнул крышку, жадной рукой ухватил свиток с пергаментом, прочел, что там было написано, положил на место и озадаченно проговорил вслух:

— Так, блин. В каком смысле — «Черное Солнце»? Нет, оно, конечно, эпично, и ну его нафиг, и молодцы Ермоловы что аж с 1887 года не применяли, но, блин! А «Черная Немочь?» А как тогда?… А КТО тогда⁈

Потом подумал, положил свиток с «Черным Солнцем» на место, тщательно закрыл сундук и сказал:

— Ладно, фиг с ним!

И пошел к выходу, пытаясь понять, как бы реализовать вторую часть плана: сделать Клавдия менее говнистым. И в моей памяти ничего такого подходящего не находилось. А вот в памяти Королёва, пожалуй, имелось кое-что подходящее. Глубоко вдохнув, я продекламировал громко, так, что эхо отдавалось от стен, полки с книжками тряслись, а огоньки на оставшихся свечах танцевали и чадили:

— Когда на лице твоем холод и скука,

Когда ты живешь в раздраженье и споре,

Ты даже не знаешь, какая ты мука,

И даже не знаешь, какое ты горе!

Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,

А в сердце и свет, и любовь, и участье,

Ты даже не знаешь, какая ты песня,

И даже не знаешь, какое ты счастье! (стихи Э. Асадова)

Читая стихи я дирижировал книгами, полками и шкафами. Они вальсировали, кружились по библиотеке, становились на своим места, отряхивались от пыли, освобождались от паутины. То, что Клавдий считал важным, то, что светилось золотом в этом царстве мрака — оказывалось на самых видных местах. Громоздкие и толстые тома с обидами, завистью и радражением задвигались в самые дальние углы, черт знает куда, с глаз долой. Через дверь (внезапно!) вплыла лампа-подсвечник, и вместо оплывших и обгоревших вонючих огарков на ней горели пахнущие медом восковые яркие свечи.

Готический зал из иллюстрации к фильмам ужасов преобразился в сказочное место, даже демонические рожи на гобеленах стали смотреть не с тупой яростью, а с некоторыми проблесками интеллекта во взглядах. И я был доволен результатами своего труда. В конце концов, пострадал только защитник-гомункул, у Ермоловых наверняка хватит денег нанять менталиста, чтобы он подсадил сюда новую тварюшку.

Напоследок я ухватил одну из свечей и, выводя буквы языками пламени — прямо над дверью, огромными черными буквами из копоти написал:

— НИКОГО ТУТ НЕ БЫЛО, ОНО САМО!

И вышел вон.

Глава 3

Последствия

Клавдий лежал на спине в снегу и смеялся, глядя в небо. Он хохотал как сумасшедший, у него слезы из глаз текли. А я пытался пальцами добраться до кармашка на бедре — там у меня зелье регенерации лежало. Было очень тяжко, очень больно и грустно: я точно сломал себе что-то в нескольких местах, грохнувшись с высоты на строительный мусор.

— Ай да Титов! — фыркал Ермолов. — Ай да сукин сын! Ты еще и менталист, Титов? Ишь, как оно вставило-то! Ой-ха-ха-ха!!! Хе-хе, мать моя! Хо-хо! А мог и убить, и с ума свести, ха-а-а-а… Но не сде-е-е-елал! Не сделал!

Я, наконец, извлек блестящую пробирку и, помогая себе телекинезом, подтащил ее ко рту. Скотское темное заклинание все-таки здорово выкачало у меня резерв, хотя то самое «на донышке» все еще бултыхалось, а это значило — ни фига у Клавдия не вышло. Бензовоз есть бензовоз. Да и вообще, посмотрим еще — может быть, не бензовоз, а целый танкер!

Наконец пробка вылетела из пробирки, и кисловатая жидкость потекла мне в рот, я сделал усилие — и глотнул. Тело выгнулось дугой, все кости захрустели, волосы встали дыбом, из глаз брызнули слезы, из носа потекла кровь, и я громко простонал:

— Чтоб я сдох!!!

Эликсир оказался забористым. Я за него кучу денег отдал, по наводке Лейхенберга ходил к Скоморохам, сразу после той истории с ремонтом крыши. Деньги были, и вложить их в концентрированное здоровье я посчитал правильным. Купил пять порций, отдал… Много! Очень много. Если б мне о таких суммах в мае сказали — я бы только пальцем у виска покрутил.

Бог знает, какие редкие ингредиенты на это дело употреблялись, но я прямо почувствовал, как за минуту похудел килограмма на три. Отвратительные ощущения! Организм перегнал полученные из сожженного жира и мышц строительные материалы и энергию к поврежденным тканям и заработал на полную. Кости снова захрустели, мышцы загорелись огнем, я весь вспотел, меня била крупная дрожь… Но уже через секунд двадцать я был способен сесть и повертеть головой — осторожно, чтобы не рухнуть обратно.

— Клавдий, — сказал я, тщательно подбирая слова. — Если ты хоть кому-то проболтаешься… Клянусь, я сровняю с землей всю недвижимость в мире, которая принадлежит Ермоловым. Сломаю каждый дворец и каждую халупу нафиг, камня на камне не оставлю. Будете малосемейки в земщине снимать и по ночлежкам кантоваться. Я тебе клянусь, Клавдий, я жизнь на эту дичь положу, но у вас крыши над головой не будет во веки веков!

— Хе-хе! — он тоже сел и смотрел на меня, улыбаясь. — И будешь в своем праве. Я бы и сам не хотел, чтобы такая информация про меня выплыла на поверхность. Менталистика, надо же… Ты чертовски крут, Титов, знаешь? Клятая Багна должна была высосать тебя до дна, а ты мне в башку залез и чего-то там наворотил… Что ты там наворотил?

— Ультиму вашу подсматривал и стихи читал, — пожал плечами я.

А чего мне прятаться? Соврать что-нибудь? Так это же выдумывать надо! А в моем состоянии что-то сочинять было очень, очень тяжело. Казалось — по всему телу пробежалось стадо слонов, вдобавок к этому я отравился и подхватил жесточашую простуду. При этом, например, то ли сломанный, то ли вывихнутый большой палец левой руки с хрустом встал на место и стал приобретать здоровый вид, теряя синюшность. Похоже, процесс продолжался!