Прошивка. Глас урагана. Полное издание - Уильямс Уолтер Йон - Страница 3

Несколько часов он ждал в Ванденберге, надеясь, что кто-то вернется. Этого не случилось. Следующее, что Уоррен запомнил, это то, что Земля сдалась. Орбитальные станции оккупировали Ванденберг, так же как Орландо, Хьюстон и Кубу, а Уоррен выжил, потому Ванденберг оказался слишком важен, чтобы его уничтожать.

После этого пошли разговоры о Сопротивлении, и Уоррен даже внес в эту болтовню свою лепту. А если предположить, что истории о сбитом шаттле, перевозившем предназначавшийся для удара по Мохаве груз для руководителей из «Туполева», были правдой – не только в болтовню. Все, что было с Уорреном с этого момента и до того, как он, по работе на посредника, появился в Колорадо и встретил Ковбоя – скрыто за пеленой мрака. Как, впрочем, и то дельце, что он обстряпал с Ковбоем.

– Привет, Ка-бой, – не оборачиваясь, говорит Уоррен. Это звучит как «Кааабой».

– Привет. – Ковбой открывает «Вурлитцер» – замок на передней панели сломался множество десятилетий назад – и забирает несколько четвертаков. Запустив на автомате колючий свинг в стиле олдкантри, он идет через темный ангар.

– Топливный турбонасос низкого давления, – говорит Уоррен. В разобранном виде насос похож на набор пластиковых моделей галапагосской черепахи. – При тестировании вспыхивает красная лампочка. Видишь, там трется лезвие и поэтому блестит металл? Похоже, мне придется выточить новую деталь.

– Нужна помощь?

– Обойдусь.

В ярком свете горящей наверху лампы лицо Уоррена выглядит еще более грубым, чем обычно. Глаза и лоб скрыты под кепкой, и крючковатый нос кажется больше, чем обычно. Он возбужден и напряжен, и пусть кожа у него кое-где и обвисла, это не имеет значения. За его спиной на матово-черном носу дельты мягко мерцают цветные огни «Вурлитцера». Он считается фактическим хозяином аэродрома: Ковбой предпочитает оставаться в тени.

Уоррен еще некоторое время возится с деталью, затем снимает мерки, подходит к токарному станку и надевает защитные очки. Ковбой замирает рядом, готовясь помочь при необходимости. Для военных реактивных двигателей найти запчасти довольно трудно, а к имеющимся часто возникает слишком много вопросов.

Токарный станок визжит. Искры крошечными метеорами рассыпаются по бетонному полу.

– Я выезжаю в среду, – говорит Ковбой. – Через пять дней.

– Я могу приехать в понедельник и начать проверять панцер. Это не поздно?

– Не для этого дельца. – В голосе Ковбоя слышится обида.

– Опять Айова?

– Да, будь она проклята. – В душе Ковбоя вспыхивает гнев. – Аркадий и те, кто с ним… продолжают твердить, что надо все проанализировать. Говорят, что у каперов мало денег, и нам нужно просто подождать и не дать им захватить груз.

– И что?

– То, что это не так. Нельзя победить, когда ты играешь по чужим правилам. Нам просто надо почаще бывать в Миссури, каждую ночь, если понадобится. Заставлять их тратить топливо и боеприпасы. Не давать им покоя, в конце концов! – Он фыркает. Мало денег! Посмотрим, что станет с их деньгами, если они потеряют десяток самолетов.

Уоррен отрывает взгляд от токарного станка.

– Ты отправляешься в среду ночью к Аркадию?

Ковбой кивает.

– Мне не нравится этот человек. Он меня просто поражает. – Уоррен заученно возвращается к токарному станку. Выбивающиеся из-под кепки седые волосы вспыхивают в свете искр.

Ковбой ждет, зная, что Уоррен вновь заговорит, когда сам сочтет это нужным. Уоррен выключает токарный станок и сдвигает гоглы наверх, на кепку.

– Он пришел буквально ниоткуда. И сейчас он самый крупный посредник в Скалистых горах. У него есть источники снабжения, которых нет у других. Он носит тряпки криомакс из Свободной зоны Флориды.

– И что? У него есть своя организация. И мне тоже не нравится его одежда.

Уоррен разглядывает свое творение на свет. Прищуривается:

– Предполагается, что он дает взятки. Перехваты, коррумпированные орбиталы… Все как обычно. Но не в таком же количестве? Нельзя получить столько товара без ведома орбиталов.

«Я езжу ради скорости, а не ради груза!» – протестующе забормотал внутренний голос Ковбоя.

Он говорил это себе достаточно часто. Для того чтобы быть этичным, нужно чувствовать себя безупречно. По большей части он даже не знал, что за груз везет.

– Не желаю думать об этом. – говорит он.

– Значит, не думай. – Уоррен отворачивается и возвращается к насосу. Надевает гарнитуру и начинает тестировать аппаратуру.

Ковбой на мгновение вспоминает об Аркадии, тучном мужчине, который ныне управляет большинством перевозок через границу. Мужчине, который существует в странном водовороте помощников, телохранителей, подсобников, техников, невесть зачем нужных прихлебателей, подражающих его манере одеваться и жить. А еще вокруг него всегда есть женщины, которые, впрочем, не являются частью бизнеса. И то, в каком мире существует Аркадий, полностью соответствует и его характеру: запутанному, наполненному жестокими предрассудками и ненавистью, состоящему из внезапных вспышек гнева, легко сочетаемых с внезапной сентиментальностью – и подозрительностью. Подозрительностью в той странной, бесцеремонной русской манере, где паранойя – не просто набор разумных мер предосторожности, а образ жизни, религия.

Ковбою не нравится Аркадий, но панцербой не спешит высказывать свои чувства. Аркадий считает себя манипулятором, полагает, что он знает то, что недоступно остальным, но он живет вне того, что действительно имеет значение; вне жизни настоящего панцербоя: измененного создания с турбинными легкими и сердцем, замененным на турбонасос высокого давления, существа, в череп которого имплантирован кристалл, чьи глаза подобны лазеру, чьи пальцы способны направлять ракеты и в венах которого пульсирует спирт… Аркадий думает, что он всем заправляет, но на самом деле он всего лишь инструмент, благодаря которому панцербои пересекают границу и становятся легендами. И если Аркадий этого не понимает, то мало ли что он о себе думает?

Уоррен заново собирает насос, собираясь прогнать его на тестах, так что ближайшее время он будет занят. Ковбой отступает в темноту ангара. Дельты, полностью готовые ко взлету, нависают над ним, не хватает лишь пилота, который способен их оживить. Руки Ковбоя тянутся вверх, чтобы коснуться гладкого днища, эпоксидной «утки», направленного вниз обтекателя радара. Ковбой словно гладит этого матово-черного зверя, слишком опасного, чтобы стать домашним питомцем. И для того чтобы вырваться на свободу, ему нужен лишь пилот и цель.

Он передвигает лестницу от панели доступа к двигателю – к кабине пилота, и забирается в кресло, много лет назад сливавшееся с его телом. Душу греют знакомые запахи металла и резины. Он закрывает глаза и вспоминает пронизанную яркими вспышками ночь, внезапный проблеск извергающегося топлива, безумную погоню, когда он, несясь на сверхзвуковой скорости, мчался и петлял среди холмов и долин Озарка, как легавые сидели у него на хвосте, когда он так рвался домой…

Его первая дельта называлась «Полуночное солнце», но разобравшись, что же происходит на самом деле, Ковбой сменил название корабля. Он, как и другие дельтажокеи, появился не потому, что так «порешал рынок», а потому, что они были воплощением настоящего мифа. Они доставляли почту через высокий купол ночи – пусть угнетатели и стремились этому воспрепятствовать. Они поддерживали пылающий в темноте свет, становясь надеждой цвета форсажного пламени. Они были последними свободными американцами, вышедшими на большую дорогу.

И эти знания стали его жизнью. Он принял это полупрезрительное, снисходительное прозвище, которое дали ему остальные, он жил этим, он стал Ковбоем, воздушным жокеем. И перестал откликаться на другое имя. Стал лучшим. Поднялся в сферы, недоступные более никому. И свою следующую дельту он назвал «Пони Экспресс». И доставлял почту на нем столько, сколько это было возможно. А потом времена изменились. И с ними – способы доставки. Он стал каким-то мальчишкой, а не жокеем. Глаза, раньше напряженно вглядывались в ночную тьму, высматривая инфракрасную сигнатуру легавых, патрулирующих в боевых машинах над прерией, теперь разглядывают крошечную бронированную кабину, и все, что он видит, – пульты управления. Он по-прежнему лучший, по-прежнему доставляет почту. Он ерзает на своем сиденье. Кантри-свинг затихает, и в глухой тишине Ковбой слышит лишь жужжание токарного станка Уоррена. И чувствует беспокойство, которому нет названия…