Потерянный Ван Гог - Сантлоуфер Джонатан - Страница 22

Он что, лжет? Что-то скрывает от нас?

– Я думал, вы надавили на Талли – заставили его отправить электронное письмо клиенту, чтобы узнать его местоположение, – сказал я.

– Да, мы так и сделали. Но ничего не вышло. Звонок не удалось отследить. Как и электронное письмо. – Он с силой раздавил окурок. – От Талли ждать больше нечего. Забудьте про него.

– Что ж, мне все еще интересно узнать мнение реставратора, – сказала Аликс и встала. – Если вы не против.

– Что это вам даст, кроме его мнения? – пожал плечами Смит.

– Так значит, ты не собираешься встречаться со своими контактами в Амстердаме? – спросил я.

– Нет. – Смит тоже поднялся на ноги. – Мне очень жаль. Но никто из моих знакомых ничего не слышал ни о вашем Ван Гоге, ни о каком Ван Гоге вообще.

– Итак, что ты хочешь сказать? Что ты выбываешь?

– Послушайте, я сделал все, что мог, – вздохнул Смит. – И вы сделали все, что могли. Мы с самого начала знали, что это игра наудачу, большая игра, но пришло время отказаться от нее. Всем нам.

– Если ты потерял к ней интерес, то я нет, – проговорила Аликс.

– Дело не в потере интереса. Я же говорю, это дохлый номер. Тупик. Нужно уметь проигрывать.

– Мне все равно, что он там наговорил, я полечу! – заявила Аликс, когда мы вышли на улицу. – Билеты у нас заказаны. Его билет я сдам, и черт с ним!

Таймс-сквер, где находился офис Смита, – идеальное место, где Аликс могла выговориться: никому не было до нас дела.

– Он решает выйти из дела, а мы, значит, должны, типа: «Хорошо, большое спасибо!» – Неоновые вывески у нее над головой словно подчеркивали ее слова, а светодиодная лента новостей, огибающая Таймс-сквер, 10, казалось, передавала их по телеграфу.

Я тоже не понимал внезапной перемены в настроении Смита.

Аликс предположила, что он занялся новым клиентом. Я сомневался, хотя, может быть, причина была в этом. С нас он денег не брал, а деньги ему, вероятно, были нужны.

– Но мы бы ему заплатили! – сказала Аликс. – Он же не просил!

К нам бочком приблизилась одинокая Минни Маус; фотографироваться мы не стали, но Аликс вручила ей несколько долларов. Нас тут же окружили Человек-паук, Бэтмен и полуголый ковбой с гитарой – нелегальные иммигранты пытались заработать на кусок хлеба с сосиской. Я взял Аликс под руку и повел ее к метро.

На переполненной платформе она снова заговорила, на этот раз о реставраторе, с которым собиралась встретиться в Амстердаме:

– Он сказал, что у него есть что-то, связанное с автопортретом Ван Гога. И он покажет мне это в Амстердаме. Так что я в любом случае поеду.

– Ни секунды не сомневался, – ответил я. Что касается меня, то встречи с арт-дилерами, о которых договорился Маттиа Бюлер, были более чем достаточной причиной для поездки.

– И почему Смит вдруг так пренебрежительно отнесся к Талли, нашей единственной ниточке к клиенту, а может быть, и к картине? – задумалась Аликс. – Как ты думаешь, Смит его спугнул или что?

– Понятия не имею. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем.

Поезд с ревом подъехал к станции, и мы зашли в вагон.

– Ну и ладно, не нужны нам ни Смит, ни Талли, – раздраженно проговорила Аликс. – Мы сами можем все выяснить!

Я не был в этом уверен, но знал, что лучше не спорить с Аликс, когда она настроена решительно.

– Эта картина была однажды потеряна, а потом нашлась, – сказала она. – Значит, вполне может отыскаться снова!

Это тоже показалось мне спорным; и вообще история с исчезновением была темной, но выяснить, какой путь проделала эта картина, прежде чем попасть в наши края, не представлялось возможным, и я решил пока не поднимать этот вопрос.

39

Париж

Август 1944 года

Она пробиралась по закоулкам Парижа тайком, как воровка. Еще две явки, еще две найденные работы. Не было времени как следует прятать ни одну из них.

Участвуя в движении Сопротивления, она в течение последних трех лет выполняла множество заданий: уничтожала телефонные линии, подземные кабели и немецкие склады боеприпасов. То были действия более опасные, но менее срочные. Стало известно, что немцы грузят в поезда награбленные произведения искусства и антиквариат и уничтожают то, что не надеются вывезти до того, как войска союзников войдут в город.

Небо внезапно озарила сине-белая вспышка, высветив затемненные здания. Впереди она увидела несколько немецких солдат, сгорбившихся и сбившихся в кучку, как крысы. Она нырнула в переулок, подождала, пока осветительная ракета погасла, и пошла дальше. Она знала город, а немцы – нет. Это был ее город, а не их.

Дальше путь пролегал через мост. Лунный свет в водах Сены сверкал, как черные бриллианты. Потом на север, к месту назначения, где ее ждет грузовик. По крайней мере, должен ждать; хотя она опаздывала, ее задержал немецкий солдат в саду Делакруа. В памяти всплыло его молодое и испуганное лицо – она зажала ему рот рукой, чтобы заглушить его крик, когда вонзала в него нож. Не в первый раз она убивала за свою страну, и готова убивать еще. «Жить побежденным – значит умирать каждый день», – повторила она себе слова Наполеона, подхваченные Сопротивлением.

Она шла с двумя картинами, пристегнутыми ремнями к спине, и еще одну несла в ящике, крепко прижав к груди. Сперва она услышала шум поезда, а затем увидела их: десятки солдат грузили ящики в поезд, стоявший впереди офицер выкрикивал приказы.

Присев на корточки за фургоном, она наблюдала. Услышав его имя, она решилась взглянуть и узнала его: рейхсмаршал Герман Геринг, архитектор нацистского полицейского государства, командующий «люфтваффе». Он выделялся среди других солдат, его легко было опознать по жемчужно-серой униформе, украшенной подвесками, медалями, золотыми орлами и черными свастиками. Усыпанный золотом ремень опоясывал его обширную талию: рейхсмаршал Геринг был щеголем; большую часть войны он посвятил стяжательству и краже произведений искусства у людей, которых убивал.

Ходили слухи, что, когда союзники открыли Второй фронт, Гитлер собирался покончить с собой, и Геринг отправил фюреру телеграмму, в которой говорилось, что он с радостью возьмет командование на себя. Говорят, это сообщение настолько взбесило Гитлера, что он хотел отстранить Геринга от командования и объявить его предателем. Но как бы то ни было, солдаты продолжали грузить в личный поезд Геринга ящики с мировыми шедеврами.

Грузовик, к которому она шла, находился на другой стороне станции. Единственный способ добраться туда – использовать какой-нибудь отходящий поезд в качестве прикрытия. Так она и сделала, перебежав через пути в облаках пара, и она была уже почти на месте, даже увидела грузовик, когда услышала позади шум и крики: «Хальт! Стоять!» Но она продолжала бежать. До грузовика оставалось всего несколько шагов, когда ей в спину как будто изо всех сил ударили кулаком – а потом этот кулак словно взорвался у нее в плече. Она упала и увидела на земле кровь. Солдаты схватили ее, сорвали картины у нее со спины и забрали ящик. Теперь она видела только две пары ботинок в нескольких дюймах от своего лица; затем рядом появилась еще одна пара.

– Рейхсмаршал, – хором произнесли солдаты и щелкнули каблуками. Она осмелилась поднять глаза – это был он, нацистский монстр, который, вытянув руки, держал две снятые с нее картины и любовался ими, а в это время солдат разматывал тряпки с третьей картины и передал ее рейхсмаршалу.

– Вас ист дас? – недоуменно произнес Геринг, глядя на портрет женщины в черно-белых тонах. Затем он передал все три картины солдатам и сказал: – Дер цуг.

Поезд. Боец сопротивления достаточно выучила немецкий за последние несколько лет. Они увозили картины в поезде, но она должна их остановить. Это ее долг. Украдкой вытащив нож, она вскочила, забыв о страхе и ране в плече, и с криком: «Сдохни, свинья!» – бросилась на рейхсмаршала.

Но солдаты перехватили ее: один, ломая пальцы, выкрутил нож из руки, другой пнул так сильно, что она упала навзничь. Задыхаясь, она поднялась и снова бросилась на них, крикнув: «Вив ла Резистанс!» Рейхсмаршал, достав пистолет, прицелился и выстрелил в нее.