Потерянный Ван Гог - Сантлоуфер Джонатан - Страница 21

– Очевидно, не все, – сказала Аника, сожалея, что упомянула про полет; нужно было и об этом солгать. Потом они обе сделали вид, что помирились, и больше на эту тему не разговаривали. Ван Страатен старалась не думать о том, что она здесь делает и что ее ждет в Амстердаме, о еще не сработавшейся команде и обо всем том, что могло пойти не так. Потом она приняла снотворное, надеясь поспать хотя бы несколько часов.

Дженнифер включила оба крана и вытяжной вентилятор и плотно закрыла дверь ванной рядом со спальней. Впрочем, Аника приняла таблетку и скоро заснет. Прижав сотовый телефон к уху, Дженнифер напряженно вслушивалась.

– Ты же понимаешь, что здесь полночь. Надеюсь, это что-нибудь важное.

– Она говорит, что едет на родину на похороны. Врет, конечно.

– Ты же не думаешь, что ее приезд сюда имеет какое-то отношение ко мне?

– Не знаю.

– А ты там для того, чтобы знать! – У него были предположения, чем занимается Аника помимо аукционов, и он хотел, чтобы Дженнифер проверила эту догадку. Но она подвела его.

«Разве я мало для тебя делаю?» – хотела крикнуть Дженнифер, но взяла себя в руки.

– Я знаю только, что утром она улетает в Амстердам, – тихо произнесла она, и он извинился, сказал, что кожей ощущает опасность, и нервы у него на пределе.

– Все будет хорошо, дорогой. Как обычно.

– Да, наверное. Мне надо успокоиться. Но перебазироваться не помешает.

– Но мне так нравится Амстердам!

– Тебе и Вена нравилась.

– Это верно, – согласилась она и вспомнила офис, где начинала работать два года назад, еще не имея представления, чем он на самом деле занимается. Но она узнала правду, порывшись в его сейфе во время его отъезда и обнаружив свидетельства нелегальных деловых операций. Затем она покопалась еще немного. Дженнифер могла бы его шантажировать; она потратила немало часов, просматривая счета с продаж, и сняла для себя копии. Когда-нибудь она выложит свои козыри. Знание – сила. Но вместо этого она закрутила с ним роман и никому не рассказала о документах; он слыл безжалостным человеком, и страшно было подумать, что он сделает с ней, если узнает. Но теперь она уже не беспокоилась; у них были общие планы на будущее: партнерство, а возможно, и свадьба, так что она была готова ради него на все.

– Время позднее, – сказал он. – Мне нужно хоть немного поспать. Завтра у меня важная распродажа, а потом еще более важные.

– Спокойной ночи. – Она пожелала ему удачи, выключила краны и вентилятор и юркнула в постель.

Дженнифер думала о билете на рейс в Амстердам, который она заказала. Если все пройдет по плану, она сюда больше не вернется.

37

Где-то в Амстердаме

Из-за дурацкого звонка Дженнифер он теперь не мог уснуть. Тревожная мысль, что они снова открыли на него сезон охоты, приводила в бешенство. Эти мелочные радетели общественного блага никак не уймутся. Запахнув шелковый халат, он перебрался из спальни в офис. Он жил здесь неприметно, ведя бизнес в зонах свободной торговли, на одноразовых телефонах, подпольных сетях и теневом интернете. Этот офис, как и все остальные, был временным. А жаль: Амстердам ему понравился, его мутные каналы наводили на мысль о подземном мире…

Он тяжело опустился в офисное кресло и включил лампу, бакелитовый абажур которой отбрасывал идеальный круг на письменный стол в стиле бидермайер из полированного орехового дерева с латунной фурнитурой, когда-то принадлежавший семье Ротшильдов. Куда бы он ни переезжал, он всегда брал с собой несколько любимых вещей.

С этой мыслью он внимательно посмотрел на картину Франца Марка: несколько абстрактных лошадей, написанных сочными голубыми красками. Картина была изъята из немецкого музея в тридцатых годах прошлого века и больше туда не вернулась. У него она, пожалуй, не задержится, уйдет к какому-нибудь коллекционеру. Почти вся обстановка комнаты состояла из временных предметов. В их числе был черный полированный столик, прекрасный образец немецкого шинуазри[8], вывезенный из «Отеля де Таллиран» во время французской оккупации – предмет, который он продаст или просто оставит здесь при переезде. Человек ведь всегда жертвует ценными предметами, когда на карту поставлено выживание, история тому свидетель. Хотя в его случае он отказывался от них по собственному выбору.

На столе завибрировал телефон: один из его информаторов извинился за поздний звонок, но речь шла о важной картине, за которой уже некоторое время охотится Интерпол и полиция нескольких государств сразу. Картина уже была бы у него, если бы тот неумелый детектив не провалил простую работу, опоздав в антикварный магазин после нескольких месяцев поисков, за которые ему было заплачено.

– Скоро это будет у вас, – сказал информатор.

– Было бы неплохо, – ответил он и закончил разговор. Если все получится, эта картина – наверное, самая ценная из всех, что проходили через его руки – повисит на его стене несколько дней; а потом он и ее продаст. Незаменимых вещей нет. Вот та девчушка, которая его разбудила, думает, что у нее на него что-то есть. Неужели она не понимает, что он может избавиться от нее одним щелчком?

Он еще раз посмотрел на картину Франца Марка. Картины и эскизы были осязаемыми объектами, единственным стоящим искусством, в отличие от этих глупых нематериальных искусств – музыки, танцев и театра – бесполезных, поскольку там нечего продать, кроме билета!

Все еще не в состоянии успокоиться, он взял одноразовый шприц. Досадно, что приходится пользоваться веществом с консервантом. Ему было неприятно вводить в организм эрзац-химикат, хотя поставщик уверял, что это необходимо, чтобы морфин не разлагался. Он нашел вену на икре – для инъекции рекомендуется каждый раз использовать новое место – и ввел иглу под кожу, затем снова лег в постель. Тревога рассеялась, как облака от ветра. Нет причин беспокоиться; ничто не помешает ему продолжать заниматься своим делом – тем же, каким занимались его отец и дед.

38

Смит позвал нас на совещание. Мы с Аликс вновь сидели на его потертом кожаном диванчике. Смит сидел за столом: рукава рубашки закатаны, мускулистые руки скрещены на груди, поза какая-то напряженная.

– Кофе хотите? – спросил он вдруг. Мы отказались и молча ждали продолжения. – Итак, Амстердам… – произнес он и замолчал, потом вытряхнул сигарету из пачки и закурил, не обращая внимания на мой неодобрительный взгляд.

Я попросил его открыть окно, он сказал, что оно не открывается, и опять умолк.

– Я договорилась о встрече с реставратором в Амстердаме. – прервала молчание Аликс. – Думаю, он может пролить свет на нашу пропавшую картину.

Смит поинтересовался, каким образом, и Аликс объяснила, что этот реставратор занимается аутентификацией картин Ван Гога.

– По фотографиям?

– Нет. Но он может поделиться какими-нибудь соображениями, когда был сделан портрет, как он соотносится с другими автопортретами Ван Гога…

Смит выпустил длинную струю дыма.

– По-моему, это пустая трата времени.

– Я так не думаю, – напряглась Аликс.

Смит пожал плечами, и я спросил, проверял ли он наличие картин Ван Гога на рынке.

– Ты вроде говорил, что поддерживаешь связь с людьми, отслеживающими черный арт-рынок, если я тебя правильно понял.

– По нулям, – ответил он коротко.

– И что дальше? – спросила Аликс. – Это все?

– Возможно… Скорее всего, да. – Лицо Смита оставалось непроницаемым. – Может, это и к лучшему. Сэкономите деньги на дорогу.

– Погоди-ка, что? – спросила Аликс. – Ты предлагаешь нам не ехать?

– Даже настоятельно советую. Пустой номер. Дело… закрыто.

– Но ты же сам это предложил!

– Это было до того, как мы начали расследование. Понадеялся на удачу. Но теперь… Слушайте, мы отследили все ниточки, какие только могли, поговорили с нужными людьми, нашли отпечатки пальцев Талли – и самого Талли – это было нечто. Это сделала ты, Алексис, и это была чертовски хорошая работа. Но Талли мы выжали досуха, и уперлись в тупик. – Смит поправил очки на носу, посмотрел вверх, затем вниз – куда угодно, только не на нас.