Потерянный Ван Гог - Сантлоуфер Джонатан - Страница 23

40

На выезде из туннеля Мидтаун движение было плотным – дело обычное, но почему, черт возьми, именно сейчас, среди ночи, когда ему нужно рвать когти? Талли сунул в рот пластинку жевательной резинки и принялся жевать с такой яростью, что заболели скулы.

Зачем он сделал этот проклятый звонок? Его грандиозный план провалился.

О, Джимми, во что ты себя втягиваешь, всегда говорила его мама.

А отец повторял: пользуйся мозгами, если они у тебя есть.

Что ж, он им покажет, он всем покажет… Если выберется отсюда живым.

Он сделал глубокую затяжку: сигарета старенькая, но хорошая.

В Форест-Хиллз движение на некоторое время оживилось, и у него появилась надежда убраться из города до того, как его начнут искать, но через несколько миль он опять застрял в пробке.

Ну зачем, зачем его надрало звонить?

«У меня к вам предложение», твою ж мать… Кем ты себя возомнил? Крестный отец нашелся… Но смысл-то все-таки был – дать клиенту знать о Смите и его дружках, проявить лояльность, предоставить информацию в обмен на то, чтобы его оставили в покое.

«Мы… не вступаем… в сделки» – слова звучали глухо, эхом отдаваясь в аппарате для изменения голоса, и каждое сопровождалась шипением, как у Дарта Вейдера.

Талли попытался исправиться: «Я не так сказал. Просто обмен. Я расскажу вам все, что знаю о них, и мы квиты».

А ведь план казался таким разумным: выход из дела, полный разрыв, чтобы они оставили его в покое, и он мог приступить к выполнению задуманного. Он же снабдил их ценной информацией – что Смит и его дружки знают о картине, что они вышли на него и хотели заставить поработать на них. «Я бы на это никогда не пошел, слово даю».

«Так что… ты им…сказал?»

«Ничего, совсем. А что я мог сказать? Я вас не знаю и знать не хочу». Потом Талли выложил им все, что знал о Смите: «Он из Интерпола. Я видел его удостоверение».

«И ты позвонил… потому что он тебе сказал…чтобы он мог выйти на нас».

«Нет, я сделал это, чтобы предупредить тебя о Смите, вот и все. Ты можешь доверять мне, чувак».

Из телефона донесся какой-то лающий звук, возможно, смех, за которым последовала долгая пауза. Потом он, нервничая, снова спросил: «Так что, договорились?»

В ответ он услышал лишь: «Мы знаем… где ты живешь» – и разговор закончился.

Надо свалить и залечь на дно. Талли украдкой взглянул на заднее сиденье – там лежал чемодан с лучшими комиксами, остальные лежали в багажнике: дополнительная страховка. Можно продать несколько штук на eBay, если будет совсем туго.

Машины впереди резко остановились, и Талли чуть не врезался в ближайшую, тормоза взвизгнули, руки на руле задрожали.

Сколько времени назад он звонил клиенту? Может быть, дома его уже ждут?

Он вытащил из кармана пластиковый пакет, достал оттуда «косяк», закурил и глубоко затянулся. Травка обжигала горло, но подействовала быстро. Напряжение спало, и на какой-то миг ситуация показалась ему почти забавной, а потом ему захотелось есть. Он позвонил Дениз, чтобы сообщить, что он уже в пути.

– Ты ел, Джимми?

Старая добрая Дениз, час ночи, и она беспокоится, не голоден ли он – а он голоден. Он представил, как она стоит на кухне у старой плиты, хорошенькое личико, уставшее после смены (одна растит двоих малышей).

– Да. Я съем все что угодно, – сказал он и рассмеялся. – А есть в вашем заведении что-нибудь выпить?

То еще заведение. Лачуга, аномалия прямо посреди Ист-Хэмптона, приютившаяся на узкой грунтовой дороге за фермерским рынком, напоминание о тех временах, когда город принадлежал картофелеводам, а не игрокам хедж-фондов. Временное убежище. Клиент не знал о Дениз. Продать добычу и свалить. В Мексику или Южную Америку.

– Есть немного водки, – сказала Дениз.

– Сойдет, – он выдохнул дым.

– Ты что, куришь, Джимми?

– Ни в коем случае, детка. Ты же знаешь, я бросил много лет назад.

Ну, да, курю, только не то, что ты думаешь.

– Хорошо. Я сделаю тебе сэндвич, когда ты приедешь.

Талли поблагодарил, отключился и взглянул на пакет, лежавший рядом с ним на сиденье. Его золотой парашют, его отступные и резервный пенсионный фонд… Долго прятаться у Дини он не будет.

41

Два дня спустя

Мы с Аликс пристегнули ремни, стюардесса произнесла заготовленное: «В случае аварийной посадки…» Нет чтобы сказать нам что-нибудь действительно ободряющее. Аликс всю жизнь боялась летать. Она сжала мою руку так, словно от этого зависела ее жизнь. Я вручил ей номер «Нью-Йоркера».

– Там есть интересная статья о таянии полярных льдов и глобальном потеплении. Это тебя развлечет.

Она посмотрела на меня и вздохнула. Я попытался устроиться поудобнее, вытянув ноги в проходе. Эконом-класс явно рассчитан на людей ниже пяти футов ростом, а не на мои шесть с лишним. Место Смита у окна пустовало, и мы снова задумались, почему он вдруг отказался от этого дела.

– Вначале оно ему так нравилось… – сказала Аликс.

Так оно и было, во всяком случае, так мне казалось. Такое поведение было не похоже на того Джона Вашингтона Смита, которого я знал – тот никогда не сдавался. Я вспомнил, как он сидел за своим столом, его куцые ответы на наши вопросы, без оправданий или долгих объяснений.

Аликс снова заговорила про Талли, и я предложил сходить к нему после возвращения, хотя не был уверен, что нам есть что сказать.

– Смит не выставил нам счет ни за что, даже за оплату лаборатории, – заметила она.

Я не знал, будет ли нас ждать его счет, когда мы вернемся домой. Оставив Смита, мы поговорили о Ван Гоге, о том, как много его работ мы скоро увидим. Самолет прорезал облака и выровнялся, и Аликс, наконец, отпустила мою руку, порылась в сумочке и достала электронную книгу. Она погрузилась в чтение, а я надел наушники и послушал биографию Ван Гога. Затем мы поужинали чем-то, напоминающим курицу; Аликс одолела полпорции, мне хватило полутора. Она отыгралась на вине, таком, по ее словам, «ужасном», что она прикончила две маленькие бутылочки и заснула. Я снова включил биографию, с того места, где Ван Гог все время спорит с Гогеном на юге Франции, и закончил знаменитым эпизодом с отрезанием уха Винсента.

Когда внутреннее освещение самолета погасло, я выключил аудиокнигу, закрыл глаза и вновь попытался осмыслить внезапное бегство Смита, потом стал думать о своей предстоящей выставке и картинах, которые мне еще предстояло закончить, чтобы заполнить галерею Бюлера. Я вспоминал, как по крупицам соскабливал краску, открывая автопортрет Ван Гога, его пиджак и жилетку, бороду и волосы, его завораживающие голубые глаза, затем Аника Ван Страатен сказала: «Энтартете кунст, более двух тысяч похищенных произведений искусства» – щелкнула зажигалкой, и картины загорелись, пламя прожигало холсты и высокие белые стены галереи Маттиа Бюлера, мои картины на них плавились, краска стекала на пол, а я бегал между ними, пытаясь поймать краску и наложить ее обратно, но это оказался автопортрет Ван Гога, его лицо ожило, в руке сверкнула бритва, отрезав ухо ему, потом мне, я прижал руку к щеке, ощущая холодную, как лед, кровь, и вновь и вновь повторял свое имя: «Люк, Люк…»

Я открыл глаза, чувствуя на лице струю холодного воздуха из воздуховодов, и увидел перед собой лицо Аликс.

– Люк, просыпайся, мы садимся.

– Куда? – спросил я, пытаясь прийти в себя.

– В Амстердам, куда же еще? Это будет здорово!

– Несомненно, – пробормотал я, потрогав ухо. Сон отступил, но портрет Ван Гога и объятые пламенем полотна еще долго стояли перед моими глазами, тревожа душу предвестием несчастья.

42

Амстердам

Смит быстро прошел таможню, держа в одной руке карточку Интерпола и паспорт, а в другой – ручную кладь. Он входил в здание аэропорта, еще не придя в себя после ночного перелета, поэтому заметил приближавшихся к нему двух мужчин, только почувствовав, что они схватили его за обе руки.