Горькие сады Киринеи - Vorne Calissa - Страница 7

Не пялься. Видно же.

Я уставился в свои колени, но сердце билось где-то в горле, сбивчиво, слишком громко. Только бы он не заметил. И в то же время — заметь, заметь…

Хотел отвернуться, но это было как во сне: чем сильнее прячешься, тем больше захлёбываешься. А глаза опять сами возвращались к нему.

Мы шли в сумерках, по тропе, которая вела вверх. Слева тянулась каменная кромка, местами обрушенная, справа — кусты, тёмные, колючие. В них стрекотали сверчки.

Один раз между камнями мелькнула тонкая змея — я отпрянул.

Он засмеялся — тихо, беззлобно:

— Не бойся. Она тоже боится.

Беллапаис не показывался сразу.

Мы шли вверх, и я всё ждал, что вот — за поворотом он откроется, но каждый раз было только ещё камни, ещё кусты.

И вдруг воздух изменился.

Он стал другим — старым. Сухим, как если открыть сундук, где десятки лет лежали книги. Я вдохнул и почувствовал — пыль, что-то вроде вина, которое давно выдохлось, и травы, от которых не осталось ни вкуса, ни цвета.

Потом появился потемневший мрамор с прожилками. Под ногами мелкая крошка хрустела так громко, что я пару раз оглянулся — казалось, нас услышат. Я поймал себя на том, что боюсь не столько шума, сколько того, что Мурат обернётся. Что заметит, как я иду за ним слишком близко. Что подумает… что я и правда ищу не монастырь.

Мы вошли под арку.

Каменные колонны стояли, как часовые. В тени от них было прохладнее, но это не облегчение. Я представил, что они смотрят на нас. Что всё это каменное молчание хранит чужие секреты. И стало стыдно, что я принёс сюда что-то запретное — себя.

Грудь поднялась, но воздух застрял где-то на полпути.

Там нельзя было дышать полной грудью — всё слишком плотно. Ветер сюда не проходил. Только поднимал с земли сухие листья, пряный запах мяты и какие-то куски лоз, уже мёртвых.

Я смотрел по сторонам и всё время думал: кто здесь был до нас? Что они делали? Почему ушли? Всё казалось забытым и брошенным.

Только он — Мурат — не выглядел чужим.

Он шёл вперёд уверенно, будто это не руины, а его дом. Его шаги были выверенные , он знал где повернуть и даже не смотрел по сторонам. Его пальцы иногда скользили по стене — казалось, он хотел почувствовать под ладонью камень. Возможно, ему важно было не только видеть, но и слышать этот мрамор руками.

Я смотрел на его руку и вдруг подумал, что хочу оказаться на месте этой стены. Глупо, конечно. Но мне стало жарко.

Я шёл следом.

Босые ступни скользили по плитке, сердце билось в ушах. Я боялся нарушить тишину, потому что любое слово здесь казалось бы слишком громким. Да и что я мог сказать? Во мне и так всё шумело. Слова в голове были странные, неловкие. Ни одно не подходило. Я боялся открыть рот — вдруг он услышит то, что я думаю. Про спину, про шаги, про то, что я хочу, чтобы дорога не заканчивалась.

— Здесь были монахи, — сказал он, не оборачиваясь. — Они молчали. Обет.

— Всегда?

— Всегда. Никто не знает, о чём они думали.

Он усмехнулся.

— Мне нравится это место. Тут нельзя врать. И нельзя говорить правду. Только — быть.

Мурат шёл уверенно, по-прежнему касаясь стены пальцами, как играя на невидимой струне. Я смотрел на его спину, и от этого внутри всё сжималось сильнее.

Это был не тот страх, от которого убегаешь. Он сидел в животе, перекатывался, щекотал изнутри. Я чувствовал его даже в коленях.

И я боялся не его. Но пугало не это. Я боялся себя — того, что хочу.

Он свернул под арку — низкую, поросшую мхом. Мы прошли боком, плечо задело камень.

И вдруг — открылось.

Маленький сад.

Спрятанный так, что его невозможно было бы найти случайно — если не знать поворота и не знать, что он вообще существует.

В центре — фонтан. Разрушенный, пересохший. В его чаше лежала только пыль, мелкие камешки и сухие листья.

На стенках тянулся мох, серый, как старая борода волшебника. Каменная скамья рядом выглядела пожившей: край выщерблен, сиденье шершавое. По краям — трава, дикая, высокая, не тронутая ничьими руками.

В ней сверкали фиолетовые цветки, маленькие и упрямые. Я не знал их названия и не стал спрашивать — боялся, что голос прозвучит слишком громко.

Он сел на скамью первым.

Я — рядом. Ближе, чем раньше. Слишком близко, как показалось мне самому. Колени почти касались. Я почувствовал, как ткань моих шорт прилипла к коже и что это — видно. Мне хотелось сесть дальше, но ноги не слушались. Мурат не отодвинулся, только посмотрел на меня коротко, и от этого взгляда я услышал свой собственный пульс.

— У тебя дрожат пальцы, — сказал он тихо.

Я вздрогнул, как если бы он поймал меня на чём-то тайном. Его взгляд скользнул на мою правую руку. Она лежала на колене, ладонью вниз, вроде бы спокойно. Но пальцы уже сжимались сами собой, подрагивали.

Я заметил это только потому, что он смотрел. И от этого дрожь стала ещё сильнее.

Хотел убрать руку, но не смог — она будто приросла к ткани.

Я застыл.

— Я только... — выдохнул я, пытаясь объясниться, сам не зная зачем.

Он медленно покачал головой.

— Не объясняй.

«Сейчас он точно поймёт, что я хочу». Я сглотнул.

Он не тронул меня сразу.

Сначала — долго и внимательно смотрел. Как смотрят на что-то, что может исчезнуть, если дотронуться не так. Я не знал куда себя деть от этих глаз.

Потом он наклонился чуть ближе. Его рука задержалась в воздухе.

Не касалась, но уже чувствовалась. Тенью скользнула на мою ладонь, и от этой тени пошло тепло — такое, что кожа вспыхнула ещё до прикосновения. Я сидел неподвижно, боясь вдохнуть глубже, чтобы это не исчезло.