Страшные истории для бессонной ночи (сборник) - Вдовин Андрей - Страница 7

— Да хорош уже про кисель, давай про что обещал! — зашикали на рассказчика.

Тот болезненно передернулся.

— Да имейте же терпение, честной народ! Я ведь самую суть и рассказываю!.. Зудел я, зудел — ну, мать и не выдержала. «Вот ведь липучка! — на меня говорит. — Ладно, коли уж по киселю так плачешь — полезай сам в печь да наливай. Только смотри у меня: расплескаешь хоть малость — уши пооборву!» А я и рад. Взял кружку — да к печи. Только корчага больно уж далеко стояла, в глубине. Пришлось мне в самое устье печное лезть. Вот забрался я туда — одни пятки торчат, а там жарко, внутри-то… Долез до корчаги, кружкой кисель зачерпнул. И тут дернуло меня обернуться: через плечо наружу ненароком глянул — да так и обмер. За столом — в аккурат там, где дедова миска, — старик какой-то сидит. Сам белый как лунь, а глазищи зеленым огнем горят. Гляжу, прямо на меня таращится! И молча мне пальцем грозит — а палец у него длинный-длинный и все больше вытягивается, того и гляди пяток моих коснется. Я как заору! Кружку выронил — и весь кисель, понятно, расплескал… Меня за ноги хватают, вытащить пытаются, а я не даюсь — лягаюсь. Думал, это дед к себе утащить меня хочет, в могилу то есть. Насилу они меня всем скопом из печи выволокли… Ох и задала мне тогда мать перцу! А старика как не бывало… Вот ведь оно как, — проговорил он, словно призадумавшись. — Я после того случая долго потом киселя в рот не брал. Как увижу — так сразу зеленые стариковы зенки мерещатся!

— Незачем было оглядываться, — злорадно хихикнув, сказал кто-то. — Известно ведь: чтобы увидеть того, кто явился с живыми отужинать, иному достаточно и через дверную щель глянуть, из сеней. А уж если из печного устья смотреть — тут каждому потустороннее откроется.

— Ну теперь-то я это и без тебя знаю. — Рассказчик поклонился.

— А вообще, — добавил еще кто-то рассудительным тоном, — перед Рождеством положено молча трапезничать, чтоб честь соблюдать да уважение, а то и не такое может приключиться…

— Вот и дед мой так же говорил.

— А чего ж ты его самого-то не позвал?

— Да не любит он…

Петруха стоял и слушал все эти разговоры разинув рот.

— Ну что, паря, нравится тебе с нами? — раздался рядом дребезжащий старческий голос.

Парнишка обернулся: подле него стоял, чуть заметно сгорбившись, бородатый старик весьма необычного вида. На голове у незнакомца красовался высокий шлем с роскошным резным гребнем и узорчатыми «ушами» по бокам. Петруха с восхищением отметил, что невиданная чудо-шапка, похоже, сработана полностью из дерева. Интересно, что за старик такой? Лицо хоть и не прячется под накладной личиной, как у других ряженых, зато сплошь вымазано чем-то темным и блестящим — будто его тоже из дерева вырезали да лаком покрыли. Длинная седая борода — курчавая, точно ворох стружек. А на плечах почему-то конские копыта — ни дать ни взять эполеты генеральские…

— Вообще-то, нравится, — ответил Петруха, с любопытством разглядывая старика. — Весело тут у вас. Только вот не пойму я, дедушка, откуда вы все? Ведь нездешние, я же вижу. Из Солоновки, что ль?

— Да отовсюду, — махнул рукой дед.

— Как это? — не понял Петруха.

— Да вот так и есть, — пожал копытами старик. — Сам-то я, стало быть, тутошний.

Петруха усмехнулся.

— А вот и врешь, дедуля. Я тутошних всех знаю.

Старик хмыкнул в бороду.

— Всех, говоришь? Ну что ж… Меня Кириллом Григорьевым кличут.

— Ты гляди-ка! — подивился Петруха. — Да ведь и я тоже Григорьев! Григорьев Петр.

— Верно, — кивнул дед. — А отец твой?

— Иван Кириллович…

— Вот то-то и оно.

Петруха недоуменно уставился на деда.

— В каком это смысле?

Старик вздохнул.

— Верно Ефимка сказал: туголобый ты, однако…

— Какой еще Ефимка? — Петруху начинало понемногу коробить. — Этот, что ли, который сетью себя опутал, точно сом взбесившийся?

Дед не ответил.

Петруха насупился: ему вдруг стало казаться, что его тут держат за дурака. Он молча развернулся и хотел было уйти, но тут взгляд его замер, а душу объял радостный трепет.

Толпа перед ним расступилась, и по образовавшемуся проходу легкой плывущей походкой шагала ему навстречу стройная, облаченная в изящную меховую шубку девушка. Маленькая, едва ему по плечо. Волосы упрятаны под белоснежную шапочку, но черные глаза, ресницы-хвоинки, брови-крылья не могли принадлежать никакой другой…

— Она! — с благоговением выдохнул Петруха и хотел было уже шагнуть девушке навстречу…

— Посторонись, паря, дай ей дорогу. — Кто-то схватил его за рукав и оттащил в сторону.

А девушка проплыла мимо, лишь мельком взглянув на Петруху, и встала в середине круга. Окружающие в почтении сомкнулись.

— Кто она? — хрипло выдавил Петруха.

— Она-то? — переспросил старик в шлеме. — Самая старшая из всех нас.

— То есть как самая старшая? — Петруха округлил глаза. — Она ведь совсем девушка еще…

— Эге, паря! Коли она тебе девкой молоденькой кажется — стало быть, шибко уж приглянулся ты ей. Радуйся: она ведь много на что способна, глядишь — милостью какой одарит. А вот мне она только старухой седой и видится. Да она такая и есть — Старуха-Вьюга, древняя, как сама земля…

Петруху словно в прорубь с головой окунули. Стоял и таращился то на девушку, то на ряженых, то на старика. Наконец, сглотнув, жалобно всхлипнул:

— Где я, а?

Дед почему-то нахмурился, сверкнул из-под бровей глазами.

— Где-где! — буркнул он. — Там же, где и все мы! — Но, окинув взглядом оторопелого Петруху, смягчился, добавил уже теплее: — Не горюй, внучок! Старый год только-только на покой отправился. Нам с тобой еще добрых шесть деньков на воле гулять, аж до самого Крещения! Но уж потом погонят люди нас прочь помелом поганым — знай держись! Да только ведь это не навсегда. Год переждем — и опять загуляем!

И тут только Петруха понял…

Утром в доме Громовых стоял переполох: Нюська прибежала со двора и поставила всех на уши.

Сам Архип Громов и все домашние, наскоро набросив какую-никакую зимнюю одежу, высыпали на улицу. За воротами уже собралась порядочная толпа.

Двое мужиков хмуро укладывали на телегу закоченевший, скрюченный труп молодого паренька, седого от налипшего снега.

— Кто же это? — ахнула Дашка, прижавшись к отцу.

— Петька это, Григорьев, — прошипела, протискиваясь к ним, Нюська: она уже успела побывать у телеги.

— Сын Ивана-столяра? — Архип Громов повел бровями. — Как же это его угораздило, беднягу?

— Ох, горюшко… — прикрыла рукой рот Таисья Громова.

Светлана стояла молча, лишь теребила край платка. Ее одолевали нехорошие и пугающие мысли, которые она тщетно пыталась отогнать прочь…

— Погоди-ка, — послышался голос одного из мужиков возле телеги. — Что это тут у него?

В следующий миг толпа ахнула: из-под тулупа замерзшего парнишки было извлечено настоящее чудо — цветок, искусно вырезанный из дерева и раскрашенный наподобие алой розы.

Светлана пошатнулась, перед глазами поплыл влажный туман.

— Светлан! — теребила ее за рукав Нюська. — Цветок, Светлан! Смотри!

Но старшая сестра уже не слышала младшую: в глазах потемнело, ноги подкосились.

— Держите ее! — только и успела пискнуть Нюська.

Архип Громов в самый последний миг подхватил дочь. Вокруг тревожно зашептались.

— Петенька-а-а! — донеслось вдруг до людей.

Все повернули головы. По улице, распахнутая, простоволосая, бежала, голося и спотыкаясь, мать Петрухи. За ней, прихрамывая на больную ногу, ковылял столяр Иван Григорьев…

Светлану отнесли в дом, уложили на постель.

Она тяжело простонала — и открыла глаза, испуганно уставилась на мать с отцом, на сестер.

— Нюрка… — хрипло выговорила она. — Дарья… неужели это… он?

Нюська закусила губу, а Дашка уткнулась Светлане в руку, и плечи ее часто-часто затряслись…