Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Гуччи Аллегра - Страница 2

1995-й должен был стать для меня годом больших перемен. На день рождения мне подарили мопед, красивый Suzuki ZZ Sepia, серый металлик: единственное, чего мне не хватало в то время. Я была самой счастливой девочкой на Земле. Наконец-то я могла передвигаться самостоятельно. Больше никаких поездок в лицей Гонзага и обратно с родителем. В классе я была единственной, кого сопровождали. Меня это не устраивало. Я хотела быть как все: без проблем остановиться на входе у школы, чтобы поболтать с друзьями, погулять, подышать воздухом. И с мопедом я наконец-то могла себе это позволить. Suzuki цвета серый металлик перевернул всю мою жизнь. Обретение самостоятельности (не только в поездках из дома в школу) стало важным шагом к независимости в управлении своим временем, насколько это было возможно.

Но в тот день, 27 марта, я осталась дома. Скорее всего, мне нездоровилось. Алессандра поехала в лицей1. Квартира, которую ты оставил нам с мамой после развода, находилась на последнем этаже здания Галереи Пассарелла. Оттуда открывался великолепный вид на центр Милана, а с улицы можно было увидеть растения на нашей террасе. Окна моей комнаты выходили на площадь. Я не помню, что делала, когда вошла мама и без прелюдий сказала: «С папой случилось несчастье… Папа умер». Не помню, заплакала ли я тогда. Мама ушла, оставив меня одну.

В тот момент время остановилось. Сегодня, когда вспоминаю об этом, то все еще вижу себя неподвижно стоящей у окна, скрестив ноги, и смотрящей на улицу. Люди на площади сновали туда-сюда. В магазинах было битком народу. Уезжали и приезжали желтые такси. Жизнь Милана продолжалась на его привычной высокой скорости, в то время как моя жизнь внезапно и бесповоротно изменилась.

К горлу подкатывала тошнота. В голове безостановочно, словно не находя выхода, не находя ответа, крутился только один вопрос: что случилось? Я слышала звуки дома, они были непривычными. Голоса, телефон – все было другое, но вместе с тем узнаваемое. Вокруг царила атмосфера приглушенной суеты.

Я не помню подробностей. Может, сработал какой-то внутренний механизм. Я словно находилась внутри прозрачного пузыря: он тормозил ход моей жизни и размывал контуры всего происходящего снаружи, отдаляя и ограждая меня. Видимо, в тот момент я начала строить преграду одновременно для изоляции и защиты, за которой я пряталась все эти годы: стена, убежище, опора, надежное укрытие, из которого можно смотреть на мир. Щит для меня и для всех, кто мне близок и дорог. Конструкция, защищающая от боли. Что уж говорить о боли… Всеобъемлющее слово, вместившее в моем случае годы тяжких испытаний. Сначала боль от потери (больше чем потери – кражи) отца, затем боль от ареста матери, но она хотя бы уравновешивалась верой в ее невиновность. Затем, после того, как она вышла из тюрьмы, когда казалось, что худшее уже позади и можно думать о возвращении к «нормальной» жизни, настал черед боли, вызванной, как мне в тот момент казалось, жестоким, грубым признанием вины (об этом я расскажу позже). И наконец, постоянная боль, порожденная бесконечной чередой несправедливых нападений, которым мы подвергались в залах суда и на страницах газет.

Пока я одиноко стояла в своей комнате перед окном, уставившись в пустоту, моя бабушка по материнской линии Сильвана забирала Алессандру из школы. Моя сестра узнает о том, что произошло, по дороге, в машине, которая по необъяснимым причинам не поехала в сторону дома. Бабушка решила сначала поехать – и это один из безумных моментов, которыми переполнена эта история, – на виа Палестро, 20, где тебя убил киллер. Каждый раз, когда я думаю об этом, у меня кровь стынет в жилах. Можно представить себе восторг фотографов, операторов, журналистов и просто зевак, когда на месте убийства оказалась одна из дочерей жертвы. Центр Милана был перекрыт, в городе царил хаос, а бабушка направлялась в эпицентр бури. Я так и не поняла, почему она решилась на этот бессмысленный шаг, а вспоминая, через что прошла Алессандра, еще и такой жестокий.

Чем для меня тогда была смерть? Абстрактным понятием. Никто из тех, кого я хорошо знала, с кем была близка, никогда не умирал. Дедушка Родольфо, твой отец, умер в 1983 году и жил в семейных легендах, потому что, будучи любителем кино, оставил так много о себе в фильме «Кино в моей жизни», который заканчивается как раз моим крещением. В 1990 году не стало Альдо, брата Родольфо, но я не могу сказать, что знала его или что он был мне близок. И вот 27 марта 1995 года настоящая, чудовищная, всепоглощающая смерть стремительно ворвалась в мою комнату: убили моего отца. Тебя убили.

На тот момент ты уже не жил со мной, мы лишь виделись время от времени. Наша связь, скажем так, была «шаткой». Ваш с мамой развод все усложнил, этот вопрос все еще был болезненным. Когда люди разводятся, порой случается так, что их дети становятся разменной монетой, заложниками ситуации – оружием, которое используют, чтобы причинить боль другой стороне, виновной в том, что ушла. С нами произошло именно это. Ты ушел из дома десять лет назад, мне было четыре. Иногда были выходные, ужины в ресторанах, но мы проводили мало времени вместе. Ты был в тисках между бесконечными рабочими делами, из-за которых тебе часто приходилось уезжать, и уклончивой тактикой мамы. Я не могла осознать всего этого.

Теперь, став взрослой, женой и матерью, я понимаю: в определенные моменты чувствуешь жизненную необходимость отключиться, уехать, глотнуть воздуха, не отравленного стрессом от работы и войной с бывшей супругой. Так я объясняю себе твое эпизодическое присутствие, когда ты не показывался неделями, а потом приезжал, полный энтузиазма, не признающий отсрочки и возражения с нашей стороны. Ты понимал, что отдаляясь от мамы, ты отдаляешься и от нас. Осознавать это было невыносимо, и ты бежал к нам, заполняя все собой. И, увы, сталкивался с нашим недоверием, которое за твоей спиной подпитывала наша мать. Настоящая война. Это видно из писем, которыми ты и мама обменивались после расставания (фактического, но не оформленного в суде) и перед разводом в 1992 году: сколько раз ты упрекал свою бывшую жену в том, что она не дает тебе видеться с детьми.

Интересно, помнишь ли ты эти два письма? Твое, напечатанное на машинке, датировано: Санкт-Мориц2, 29 мая 1987 года. В шапке «Доктор3 Маурицио Гуччи» ты росчерком пера избавился от регалии «доктора», которая требовалась согласно этикету, но мешала показать свою открытость. Письмо адресовано «уважаемой синьоре Патриции Гуччи» и ее адвокатам.