Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Гуччи Аллегра - Страница 3

Ты был в бешенстве. Тебе нужно было пресечь «препятствующую деятельность» Патриции и ее «неразумные» траты. Но больше всего тебя ранила потеря связи с дочерьми. Под завесой официального стиля письма можно было увидеть и услышать взрыв эмоций.

Ответ мамы датирован 5 июня 1987 года. Письмо написано от руки ее круглым каллиграфическим почерком и занимает четыре страницы. Она была и остается такой: вызов принят, и биться я буду с открытым забралом, перебарщивая, разрушая все на своем пути, иногда даже бросаясь в огонь. «Пусть адвокаты отойдут в сторону, а все, что хочу тебе сказать, я скажу прямо, без лишних формальностей» (если не считать «дорогой Маурицио» в обращении). В шапке ее бланка, где написано «Патриция Гуччи», зачеркнута фамилия, которая должна была намекать на дружелюбие, как бы сообщая: я говорю с тобой как Патриция, без щита.

В письме матери я нахожу причины, по которым в то время она казалась мне жертвой: твоей жертвой. Легко увидеть соотношение сил на поле. Ты противостоишь ей с точки зрения закона, защищая свои права вместе с адвокатами. Она защищается сама, защищает нас, одна, с голыми руками, реагируя в преувеличенной манере (трусливый, незрелый, ребячество, лицемерие…) и ставя себя выше тебя в вопросах защиты доброго имени семьи.

Папа, я не собираюсь набрасываться на тебя. Человеку свойственно ошибаться и мне не за что тебя судить. Просто хочу понять. В крайнем случае задаюсь вопросом – дело, может, и напрасное, но, если порассуждать в теории, интересное, – что бы ты мог сделать иначе, учитывая твой характер. Твоя работа не была измерением, отдельным от жизни: она полностью сливалась с ней, причем самым страстным образом. Компания имела приоритет над всем, даже над нами, твоими дочками, но в глубине души ты чувствовал себя отцом. Реализация твоих проектов была моральным долгом, потому что ты видел в них и наше благополучие. Можно ли винить тебя за то, что ты по-своему пытался сделать для нас что-то хорошее? «Ошибка» – двусмысленное, высокомерное, глупое слово: я не люблю его, потому что оно наспех стирает все непонятное. Так называемые «ошибки», мои или чужие, меня уже не пугают: я научилась не отвлекаться на слова. Было ли «ошибкой» хотеть свободы, страстно желать испытать судьбу? Нет, не было. Дедушка Родольфо был командиром. Наверное, нелегко было работать с ним, отбросив мечты, которые хотелось бы реализовать. Но ты делал это, зная, что рано или поздно твое время придет. Видимо, это произошло и с нами: наверное, нелегко было оставлять нас почти под полным контролем матери, в то время как тебя тянули в разные стороны тысячи обязательств. Но ты не бросал нас: сегодня я уверена в этом, когда вспоминаю твои нерешительные, боязливые, неуклюжие попытки реабилитироваться.

Тогда я была на стороне матери. Она была со мной, тебя не было. Я заразилась ее враждебностью. Но, несмотря ни на что, мы продолжали жить. Отец и две его дочери: в отношениях соблюдались законы динамики человеческих чувств и обид. Ничего необычного.

Позже все должно было бы наладиться по нескольким причинам. Во-первых, я была уже не ребенком, а подростком. Связь между нами была еще слабой, но мои ожидания росли. Затем на «фронте» между бывшими наступило небольшое затишье. Ты был щедрым с мамой (много денег, пользование разными домами), чтобы довести до конца этот изнурительный спор. Он начался с «фактического развода» («побега», по словам мамы), продолжился швейцарским разводом в 1992 году и достиг финальной точки 14 октября 1994 года, когда развод был зарегистрирован апелляционным судом в Милане. Мама к тому времени успокоилась и устранила все препятствия для твоего приезда к нам. Ты стал чаще бывать с нами, а я – открываться. Начинался новый цикл, который, к сожалению, вскоре прервался.

Перед той дверью на виа Палестро все было кончено. Тебя больше не было. Я никогда больше не увижу твою смешную кривозубую улыбку. Твою самодовольную мальчишескую походку. Не услышу твоего голоса. Не смогу задать вопросы, которые крутились у меня в голове. Не смогу ощутить тех, похлопываний по спине, которыми ты выражал свою радость и привязанность. Бесцеремонных похлопываний твоими огромными, как у гигантского шута, ладонями. Ты делал так со своими друзьями и с нами. Разве что мы, Алессандра и я, были маленькими, и эти шлепки, которых мы ждали и немного боялись, были словно частью уморительной игры. Они на мгновение перебивали дыхание, но не могли заставить нас перестать громко смеяться. Мальчишеская забава, немного дикая, первобытная, с помощью которой мы словно устанавливали физический контакт. Но теперь игра окончена.

Все, что у меня осталось о тебе, – это воспоминания. И немного, по правде говоря. Все они могли бы поместиться в ящике стола. Но одно из них в этом ящике сияет ярче других, драгоценное и прочное, как бриллиант, потому что в нем есть рассветный луч, новая глава наших отношений. Это воспоминание о поездке в Париж в 94-м году. Вдвоем, только ты и я. Я тщательно выбирала места, которые хотела бы посетить – Лувр, чтобы увидеть Амура и Психею вблизи. Ты с энтузиазмом поддержал меня, даже с некоторым трепетом. Впервые я почувствовала себя главным героем события, в котором не было никого кроме нас. Раньше, когда мы ходили куда-нибудь вместе, ты больше общался с Алессандрой, которая на пять лет старше, чем со мной. Я понимаю, и тогда понимала это. Но в этот уик-энд не было никаких оправданий. Я чувствовала себя взрослой и хотела, при всей неуверенности в себе, взять то, что принадлежало мне: твое исключительное внимание, твою заботу.