Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий - Страница 20

— Уснул? — шепотом поинтересовался Митрич отчего-то у медсестры.

— Уснул, — подтвердила сестричка спокойным тоном. — Вон пошли, а то наряд вызову, — припечатала хозяйка уколов и прочих неприятных инструментов.

— Уходим, уходим! Егорушка ты того, выздоравливай… мы завтра придем…

— Егор… ты это… не обессудь… ненароком вышло… — ожил под конец Степан Григорьевич. — Спасибо за помощь… Митрич одни не сдюжил бы…

— Своих не бросаем, — ответил я. Завхоз задумчиво кивнул, развернулся и пошел на выход. Вслед за ним затопал Митрич, размахивая руками.

— Чего не сдюжил-то? А? Это кто не сдюжил? — разом возмутился дядь Вася.

— Пошли уже, дюжельник, — беззлобно поддел завхоз, выталкивая товарища из палаты. — Кто тебя просил скакать вокруг меня, а? Стоял бы спокойно, Егор бы сейчас тут не лежал.

— Так я еще и виноват, да? Ну, Григорич…

Дальнейшую перепалку мы не услышали, потому как дверь за двумя безбашенным мужичками закрылась.

— Как вы с ними управляетесь, — вздохнула Мариночка.

— С трудом, — искренне ответил я.

Медсестричка нахмурилась, но, не обнаружив на моем лице следы шутки юмора, смягчилась и почти нежно велела, склоняясь надо мной:

— Ну что, штаны снимать будем, или санитаров позвать?

Не отводя взгляд от обезболивающего, нависшего буквально в паре сантиметров, я повернулся на живот и приспустил больничные штаны.

«Интересно, кто меня переодевал?» — подумал я, а затем как-то внезапно на меня навалился тягучий муторный сон.

Снилось мне бескрайнее море пшеницы, по которому плывет огромная лодка в форме лампочки Ильича. На корме стоят семиклассники и запускают самодельные салюты. На носу что-то кричит в рупор Зоя Аркадиевна, почему-то в бальном платье с выпускной лентой на груди. Митрич шпарит на гармошке, а завхоз стоит с ним рядом и печально повторяет: «Не виноватые мы, он сам пришел!».

Глава 10

— Егор Александрович, там к вам пришли, — кокетливо стреляя в меня глазками, притворно недовольным тоном объявила медсестра Зиночка.

Чем уж я приглянулся двадцатипятилетней Зиночке Сергеевой, не ведаю, общались-то всего пару раз. Разве что отсутствием кольца на правой руке и тем, что в гости ко мне приходили исключительно мужики за пятьдесят. Тем не менее, пользовался я этой симпатией без зазрения совести. Разживался пирожками и лимонадом, газетами и журналами, даже цыганил сигареты, запрещенные строгим доктором Альбертом Матвеевичем Воронковым. Тем самым, который н позволил моим старикам-разбойникам забрать меня из больницы. Продукты Зиночка приобретала за мои средства, а раковые палочки покупала на деньги сопалатников, ругалась, но тайком нам приносила.

Кстати, рука у Зиночки оказалась легкая, вопреки мнению соседа Васи, который уверял, что уколы лучше всего делает Мариночка. Ну, собственно, с такой анестезией как у Мариночки, любые медицинские действия покажутся безболезненными. Как говорится, есть на что отвлечься. Зиночка фигурой не блистала, но зато, как выяснилось, характер у нее легкий, веселый и немного гневливый. Но это если попасть под горячую руку или нарушить режим.

Степан Григорьевич и Василий Дмитриевич навещали меня каждый вечер. В больничке я торчал уже пятый день, считая дни до выписки. Но вредный лечащий врач не говорил ни «да», ни «нет», уклончиво отвечал: «Посмотрим», — в ответ на мой постоянный вопрос: «Когда меня отпустят домой?»

Если первые два дня меня малость штормило, нет-нет, да и накатывала тошнота и головокружение, то на третий я начал маяться от безделья и суки. Газеты и журналы читаны-перечитаны, с мужиками в домино сыграно, медсестер, что называется, всех обаял, со всеми позаигрывал от нечего делать, всем внимание уделил. Наша палата резко приобрела статус виповской, чему соседи по палате не переставали удивляться.

Мария Семеновна, санитарка глубоко в возрасте, угощала каждый день пирогами. Приносила солидный кусок, который мы с мужиками с удовольствием уничтожали за скудным завтраком. В больничном рационе я любил отчего-то сладкий чай из огромной бадьи да кусок хлеба с кругляшом масла. Вот такое странное пристрастие с детских лет. Может, сказывается детдомовское детство, а может и правда вкусно, поди, разбери. Но кружка чая с домашним пирогом всяко вкуснее.

А всего-то и понадобилось, со скуки помочь пожилой, но очень бойкой и суровой старушке. Сначала починил любимую швабру, затем отладил ручку приемника, которая западала, мешая настраиваться на нужную волну. Потом прибил полочку, наладил крючок в туалете. В благодарность Мария Семеновна, или просто Семеновна как санитарку привыкли называть в отделении, принялась баловать меня домашней выпечкой. Ну а я и не отказывался. Вкусно же.

Про Зиночку и говорить не приходится. Тут, что называется, сработала любовь с первого взгляда. Шучу, конечно, скорее сыграла роль мой возраст. К моему удивлению, в отделении травмы самым молодым пациентом оказался именно я. Остальным особям мужского пола было хорошо за сорок. Лежали кто с чем: переломы, сильные вывихи, ушибы, сильны побои. С сотрясением тоже были, но в основном мальчишки от десяти до пятнадцати лет, какая уж к ним влюблённость. Так что да, я попал как кур в ощип: симпатичный, с хорошей профессией, молодой и холостой. Ну, просто мечта любой незамужней медсестры репродуктивного возраста.

Больничка оказалась районная, не та, в которую мы на «Скорой» отвозили Марию Федоровну Беспалову. Небольшое двухэтажное здание, с выкрашенными в суровый синий цвет стенами, с потёртыми полами и въевшимся больничным ароматом хлорки, кислой капусты и мокрых тряпок для пола.

Чистенько, но бедненько. Персонал приятный, в меру строгий, если вести себя нормально, так и послабления выдают в виде «сбегать воздухом подышать», то бишь, посмолить запрещенку. Девочки медсестрички закрывали на подобные шалости глаза, прекрасно понимая, что взрослые дяденьки с большим никотиновым стажем долго не выдержат на антисигаретной диете, устроят бунт. Но лекции о вреде курения читали каждый раз перед тем, как милостиво выдать разрешение на выход.

— Кто там, Зиночка? — поинтересовался, откладывая газету, поднимаясь с кровати.

— Увидите, — сверкнула глазами Верочка, улыбнулась и вышла из палаты.

«Судя по милой улыбке, явно не Оксана и не Лизавета», — прикинул я.

Вряд ли бы медсестра обрадовалась молодым и привлекательным посетительницам, которые припожаловали к объекту ее матримониальных планов.

— Опять твои конструкторы? — хмыкнул сосед по палате.

— Это вряд ли, рановато еще, — кинув взгляд на свои часы, ответил я. — Они обычно позже выбираются, работа, домашние дела. Да и не собирались вроде сегодня.

Я, кстати, очень обрадовался, когда Степан Григорьевич и дядь Вася выдали мне страшную тайну: мол, Марии Федоровне было заявлено, что меня отправили в район на какие-то курсы. Лизавете и Оксане объявили тоже самое.

— Невеста-то твоя рвет и мечет, — похохатывая, вещал Митрич. — Уж прям тигра злая, гневалась так, что стены дрожали!

— Пускай, — отмахнулся я. — То есть Марии Федоровне о собственных злоключениях вы не поведали? — уточнил у мужичков.

— Ляксандрыч, ну в самом деле, зачем Маню-о беспокоить? — замялся Митрич, тревожно на меня поглядывая.

— Вот и славно, вот и хорошо, — улыбнулся я, нахмурился, заметив, как мужички-разбойнички переглянулись.

— Что? — уточнил я.

— Дык это… ты прям как Звениконь вылитый, токма молодой… — хохотнул дядь Вася.

— В смысле? — не сообразил я.

— Так то жеж Лукич завсегда славничает да ладничает, — пояснил Митрич.

Спустя полминуты до меня дошло: действительно, председатель Иван Лукич очень любил приговаривать «вот и ладно, вот и хорошо». Похоже, процесс внедрения меня в сельскую жизнь проходит ускоренными темпами. Врастаю, так сказать, в местное население всеми корнями.

«Вот и ладно, вот и хорошо», — усмехнулся про себя.

— А директору что рассказали? — поинтересовался у Степана Григорьевича.