Инфер 10 (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" - Страница 19

Вчера я любезно принял его в подарок от пьяного отсоса, а с утра хорошенько вычистил от всякой грязи и подточил.

— Не облежем как-нибудь! — с тем же достоинством пообещала тьма и на ноже сомкнулась детская ладошка, утянув к себе.

— Все норм в делах воинских?

— Все холошо!

— Точно? Слышу сомнение…

— Вчела толстый Клюг тащил себе под одеяло Ксану… и лот ей заклывал…

Кивнув, я спросил:

— Тот лысеющий пузатый обитающий в дальнем углу на нижней койке?

— Он. У Ксаны синяк и лазбита губа.

— Еще что-нибудь?

— У Ксаны?

— Вообще.

— Все холошо!

— Ну хорошо так хорошо — ответил я и встал — После завтрака подкину вам чего-нибудь еще.

— Там не дадут…

— Мне дадут — пообещал я, глянув на блеклый белый ореол выхода из барачного отсека.

Но двинулся я в противоположном направлении. Пройдя до дальней стены центральным проходом, свернул в узкий закроватный переулок, толкая плечом развешанное на стене тряпье, добрался до угла, освещенного помаргивающей «вечной» лампой, едва дающей свет. Убедившись, что койка не пустует, я сдернул одеяло с головы храпящего после ночной попойки мужика, убедился, что этот тот самый Клюг, накинул одеяло ему обратно на башку и нанес с десяток ударов кулаком. Он дернулся только после первого, но сразу же обмяк и следующие девять пришлись в его мягчащую с каждым новым ударом харю. С трудом остановившись, чтобы не убить, я вытер кулак о каки-то тряпки, выпрямился и при зыбком свете снятой со стены лампы задумчиво осмотрел еще одну пока еще целую харю — на средней койке на спине лежал какой-то обмерший от испуга хреносос, вытянувший руки по швам и сверлящий напряженным взглядом койку выше. Оценив его грязную никогда не стиранную майку, спустился взглядом ниже до паха и одновременно с этим зажатый в моих пальцах нож скребанул лезвием край койки. Мужик вздрогнул и часто задышал, уставив на меня выпученные зенки.

— Когда тот хмырь ребенка к себе в постель тащил — ты тут же лежал? — лениво спросил я, пытаясь выковырять острием клинка сучок из деревянной конструкции.

— Б-был… здесь… к г-горю моему…

— А чего не вступился за ребенка?

— Да я…

— Да ты?

— Клюг сильный…

— Понимаю. Клюг сильный…

— Да!

— А ты слабый…

— Да!

— И на ребенка срать ты хотел…

— Да! Ой! Нет! Нет! Не хотел! Дети — святое! Но я…

— Но ты? — я подался вперед, не обращая внимания на доносящиеся с низу кашляющие звуки, где трясущийся Клюг пытался либо выплюнуть, либо проглотить выбитые мной зубы.

— Но я трус… — обреченно признался обильно потеющий мужик, испуская вонь немытого тела — Он бы меня…

— Когда эта тварь, стонущая ниже очнется и снова сможет слушать и понимать — дай ему знать, что если то, что он пытался сделать, повторится еще раз, я отрежу ему хер и заставлю сожрать, а потом убью очень медленно и мучительно. И сейчас бы убил… но… — тяжело вздохнув, я признался — Но пока не могу. Понимаешь?

— И тараканов жалеть надо! — поддакнул потеющий.

Я покачал головой:

— Да нет. Просто уволят ведь за такое. Верно?

— Это да-а-а…

— Поэтому убью его потом — пообещал я — И тебя убью, если он повторит, а ты не вмешаешься. Я возьму его оторванную башку и запихну ее тебе в…

— А можно я сейчас соберу вещи и просто переберусь в другой угол барака?

— Не-а.

— А можно я уволюсь к херам?

— Не-а.

— Мерде!

— Ну да, оно самое. Следи за уродом. Когда поймешь, что он лежит с перерезанной глоткой — можешь спокойно увольняться. Или оставайся. А до тех пор ты верный сосед упырка Клюга. Теперь ты за него в ответе. И не вздумай сбежать — найду. Веришь?

— Верю. Ты уже многих больничку отправил… а ведь ты тут всего-то два дня…

— Три — с сожалением вздохнул я, отбрасывая вырезанный сучок и убирая нож в карман — Уже четвертый пошел… а чего на завтра не идешь?

— Да что-то аппетит пропал… полежу… за Клюгом пригляжу…

— Ну давай.

— Я поговорю с ним!

— Да похер — уже из центрального прохода отозвался я — Смысл говорить с мертвецом? Хотя я тоже так недавно делал… в общем делай как знаешь!

Выходя из барака, по сторонам я не глядел. Но знал, что за мной наблюдает немало отлеживающихся после тяжелой смены работяг. Они все видели. Они все запомнили. И знают за что…

Далеко от места ночлега я не ушел. Пройдя широким коридором, сначала миновал распахнутые для сквозняка двери кухни, откуда недавно орал рыжий, затем потянулись жилые комнаты элитки, расположенные по обе стороны прохода, прошел мимо причитающего лазарета, где стоящая на коленях Зулейха молила духа хотя бы сегодня дать ей возможность выпить любимого напитка пораньше, вышел на здешний перекресток, представляющий собой лестничную площадку, коротко кивнул сонному охраннику, восседающему за массивным деревянным столом с расколотой столешницей и повернул налево, войдя в столовую.

Здание дона Кабреро представляло собой крепость, фабрику и рабочий городок в миниатюре. Внутри толстых и дополнительно укрепленных стен помещалось все необходимое для постройки и ремонта барж; для очистки судоходных каналов Церры от мусора и тут же хранилось регулярно используемое оборудование для подводных работ. Помимо этого, Кабреро предоставлял услуги по проводке чужих барж через город, обеспечивал сопровождение грузов, а две принадлежащие лично ему баржи никогда не стояли без дела, челноками снуя по затопленным руинам. И последнее и одно из самых прибыльных направлений бизнеса дона Кабреро — питейное заведение Торо Рохо, где я работал каждый вечер и части ночи.

Торо Рохо представляло собой обнесенное четырехметровой стеной квадратное пространство с одним входом-выходом — и в жопу ваши пожарные правила безопасности, да? — с небольшой сценой для выступлений у одной стены и двумя барами у других стен. В центре — ничего кроме площадки из каменных и бетонных плит с несколькими закрытыми решетками дырами для стока всякого жидкого в плещущийся ниже океан. И тут уже без экологических нарушений — в эти дыры каждое утро смывалось ведрами и швабрами все то, что налипло на плиты танцпола за время безудержного веселья. Пот, моча, кровь, сперма, порой дерьмо и чуток пролитого самогона или пива.

Ритуал был неизменен. Каждый вечер после семи врата Торо Рохо открывались и под арку с изображением однорогого красного быка десятками втягивались посетители, не забывающие сдать по мелкой монете с рыла и пройти тщательный шмот. Правила были простыми — никакого бухла и оружия с собой. Дон Кабреро не собирался терять прибыль и иметь проблемы с местными законами, так что правила выполнялись четко. Из напитков предлагались самое дешевое мутное и беспощадно разбавленное пиво, еще сильнее разбавленный горлодер и убойные коктейли в чьем составе было всего три ингредиента: начавший уже бродить густой фруктовый сок, самогон и выдавливаемый при тебе грязными руками лайм. Если моментально просрешься — ничего страшного, на то и есть дыры в полу. Завтра утром все смоют. Живая музыка начинала играть в восемь, программа не менялась никогда. Как только звучали первые аккорды на площадке приходила в ритмичные движения плотная живая масса. Те, кто мнил себя не грязным гоблином, могли занять столики на «втором» этаже — с двух сторон в стене имелись широкие выступы, куда вели ступеньки. У подножия лестницы стояло по два вышибалы. В мигающих разноцветных лучах аккумуляторных ламп, подзаряжавшихся весь длинный световой день, гоблины бухали, танцевали, опять бухали, порой трахались, свято веря, что никто в общей массе этого не заметит, иногда устраивали драки. Все резко завершалось в два часа ночи ровно, и перепившие посетители тяжело вываливались наружу и брели по баракам. Когда все затихает, огни медленно тухнут, дон Кабреро с приближенными считает заработанное бабло и, сопровождая деньги и начальство, вышибалы покидают заведение и устремляются домой — спать. В койке оказываешься к четырем утра — если у боссов нет терок с нагрянувшими ночными патрулями и в этом случае можно не надеяться оказаться в бараке раньше шести. Минувшая ночь выдалась как раз такой и в результате я почти не спал.