Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 48

Маловато будет? Ну что ж, извини, дорогой товарищ Внутренний Голос. Другой Родины у меня нет. И других Пряников — тоже. Эта — как родная мать: и накормит чем придется, и приголубит по-своему, и по голове треснет, если что не так. Принимай, как есть.

Ладно. Хватит копаться в подполье собственной души. Давай о другом. О деле. О последнем туре.

Мой соперник — бакинский волшебник. Так окрестила его молодежная пресса. Паренек из другого южного города, не из этого показного Сочи. Лицо — как у вундеркинда из журнала «Юный техник», только без очков. Формально он еще и школу не закончил — экзамены ему великодушно перенесли. За участие в турнире. У него уже есть на счету один гроссмейстерский балл, завоеванный в прошлом году в Баня-Луке. Второй — и он полноправный международный гроссмейстер. И он его уже заработал, этот балл, выполнил норму на этом самом турнире. Математика проста: у меня — первое место, у него — второе. И при любом исходе нашей личной дуэли итоговые места не изменятся. Я останусь первым, он — вторым. Турнирная таблица — вещь упрямая, как ослик.

И вот вопрос, который гложет меня, как шашель старую мебель: почему же меня попросили сделать ничью? Почти приказали, смягчив, правда, приказ бутылкой двенадцатилетнего коньяка?

Хотят, чтобы он сохранил кураж? Чтобы, дескать, с самим Чижиком сыграл на равных? Чтобы унес с собой в Баку не поражение, а почетную ничью? Возможно. Хотя любой трезвомыслящий человек, хоть немного понимающий в шахматах, скажет: игра с Чемпионом Мира, пусть даже закончившаяся поражением, — это ценнейший урок. Урок, который не заменит никакая расписная ничья. Это как замена настоящей хирургической операции тренировкой на манекене. Но человек, как известно из курса общей патологии человеческого поведения, редко поступает разумно. И вот мама просит дядю.

И очень может быть. Вполне в духе нашего времени. Благие намерения часто важнее спортивного принципа.

А дядя? Дядя будет обижать?

Дяде… дяде лень. Искренне лень. Дядя не ест худосочных поросят. Пусть подрастут. Пусть нагуляют мяса, опыта, злости здоровой. Пусть окрепнут. Тогда и поговорим. Тогда и сыграем всерьез. А пока… пока дядя устал. Дядя хочет получить свой Пряник и уехать домой. Дядя сыт по горло этим карнавалом.

Раз, два, три, четыре, пять… Я пошёл играть. Без чая, даже без «боржома» Обойдусь. Настроение — странное. Как в последний день перед каникулами. Ощущение близкого конца. И легкой, непонятной тоски. Что-то заканчивается. Что-то безвозвратно уходит. Может, молодость? Или иллюзии?

Столик наш — на самом видном месте. И нас, меня и юного бакинского волшебника, уже несколько раз щелкнули фотографы. Ловят моменты: как мы церемонно пожимаем руки, как обмениваемся вымпелами — я ему «Динамо», он мне «Спартак». Лицо у него серьезное, сосредоточенное. Глаза горят. Он верит. Он еще верит в сказку, в волшебство, в чистоту борьбы. Мне его почти жаль. Почти.

Дебютная заготовка — шахматные очки. Фирменные, чемпионские. В серебряном футляре, особая серия. Вынул из кармана пиджака.

— Сувенир. Пусть приносят удачу.

Он смущенно улыбнулся, пробормотал спасибо. А отдариваться ему нечем, что для южного человека непорядок. Ничего, переморгает.

Игра началась. Юный волшебник (я не волшебник, я только учусь, скромно заявил он в интервью «Комсомолке», но тут же добавил, что учится он быстро) резко, почти выпадом, поставил пешку на е4. Классика. Вызов. Я, не торопясь, с видом человека, перебирающего старые письма, двинул свою пешку на с6. Защита Каро-Канн. Просто. Надежно. Не блещет оригинальностью, зато не подведёт. Играю неспешно, но и без затяжных пауз — теория этих дебютных джунглей мне знакома, как маршрут из спальни до ванной комнаты. Чёрные аккуратной игрой получают возможность уравнять позицию. Если вам нужна ничья черными — играйте Каро-Канн. Так учат в Школе «Ч». Так учат выживать. Так учат получать свои Пряники без лишнего риска.

Позиция к двадцатому ходу напоминала аккуратненькую клумбу перед зданием сельского райкома. Всё на своих местах. Ни тебе прорыва, ни явного преимущества. Равновесие. Идеальный момент для предложения ничьей. Как старший младшему. Согласно неписаному этикету этого странного мира, где спорт граничит с искусством, а искусство — с политикой и кулуарными договоренностями.

— Ничья? — предлагаю я, глядя не на доску, а куда-то поверх его головы.

Он вздрогнул. Не ожидал так скоро. Минуту сидит, не шелохнувшись. И делает ход. Решительный, неожиданный. Не хочет ничьей! Со мной! С Чижиком! Ничью! Отказывается!

В зале — шум. Негромкий, но ощутимый. Как ропот прибоя перед штормом. Зал битком набит. В основном — молодежь. Школьники, студенты, они хотят перемен. Хотят крови. Хотят, чтобы старых идолов свергали. И болеют они, конечно же, за бакинского волшебника. Ему семнадцать. Мне — двадцать пять. Для них он — свой. Парень. Ровесник. А я? Я почти старпёр. Не совсем, но близко. Зажравшийся, бессовестный, рассекаю на «Чайке», лопаю чёрную икру ложками, коротко пострижен, ношу костюмы… С точки зрения школьника, сидящего на галерке и жующего бутерброд с докторской, — точно старик. И нехороший старик, который не хочет уступить дорогу молодости.

Теперь думаю я. В голове — холодная ярость и… усталость. Два варианта, как два пути на развилке. Один — благородно-меркантильный: продолжать игру строго на ничью. Измотать. Выжать воду из камня. И ничью эту получить. Как планировалось. Как… договорились? Второй вариант — дикий, первобытный, нерациональный: наказать строптивца за дерзость. За неверие в авторитеты. За то, что посмел отказаться! Вступить на тропу мщения. Перейти в контратаку. Бросить все резервы вперед! Тем более, что своим последним ходом, этим выпадом юного максималиста, он дал мне формальную возможность перехватить инициативу.

Но.

Но инициатива эта — как тот самый журавль в небе. Обманчива. Мираж. Я побегу по минному полю позиции, зачарованно глядя на этого журавля, и рухну в пропасть. Может, и успею затормозить на самом краю, отыгравшись с потерей качества, но риск для турнирного лидера, для человека, уже мысленно попивающего боржом на высоте девять тысяч метров, слишком велик. Непозволительно велик. Это не рационально. Это не по-гроссмейстерски. Это по-человечески. А я уже отучился быть просто человеком за шахматной доской.

Ну, нет. Сказал — ничья, значит, и будет ничья. Я за это бутылку получил. Или получу. Шахматы — дело тонкое. Иногда побеждает тот, кто лучше понимает правила игры не только на доске.

Полчаса я продумывал варианты. Не эмоции, а холодный расчет. И нашел. Нашел форсированный путь к повторению ходов. Машинальный, бездушный путь к ничьей. Если мой юный оппонент, ослепленный амбициями, решит от повторения отказаться — он проиграет. Элементарно.

Он не отказался. Сделал вынужденный ход. Повторение состоялось. Ничья. Но лицо его… Лицо было как у человека, у которого только что вырвали только что найденный золотой слиток и сунули в руку железный жетон. Явное разочарование. Горечь. Непонимание. Почему этот старик не дал ему сразиться? Не дал шанса? Неужели боится?

Вот и гадай теперь: эта задумка с коньяком за ничью — была ли она домашней заготовкой? Частью негласной программы?

А что гадать, в самом деле. В этой жизни, в этой системе, в этом мире шахмат с его Пряниками и гримуборными, почти всегда ответ один. Прямой, как ход ладьи.

Конечно, да.

На торжественном закрытии руку мне пожал сам товарищ Медунов.

Пожал, сказал, что шахматы делают мир лучше, и вручил награду — портрет Михаила Чигорина работы Глазунова. В ответном слове я поблагодарил всех тех, кто сделал возможным этот великий спортивный праздник, и лично Сергея Фёдоровича Медунова за внимание к развитию шахмат в славном Краснодарском крае.

На последующем банкете я был тих и задумчив.

Что, так дальше и жить? Играть в одном-двух турнирах в Союзе, в одном-двух турнирах за рубежом, пропагандировать трезвость и шахматы, и радоваться, что сижу за одним столом с сильными мира сего?