Олигарх 6 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 37

— Это всё на усмотрение генерала Антонова, он, я думаю, возражать не будет. Но это мы еще обсудим. А сейчас давай-ка представь мне своего человека.

— Спиридонов Никита Григорьевич, отставной капитан Елецкого мушкетёрского полка, в компании служит второй год, — представил Василий человека, которому предстоит решение сложнейшей задачи: упразднение самой большой российской каторги и перевод работы рудников на вольнонаемный труд.

— В Нерчинске остается полковник Осипов со своими людьми. У него свои задачи и очень неотложные. Но при необходимости вы должны действовать вместе. Первая скрипка у полковника. У вас, сударь, есть вопросы? — я всецело полагался на Василия и не считал нужным пока вносить коррективы в его распоряжения. Тем более, что с полковником мы по дороге всё подробно обсудили.

— Вопросов у меня, ваша светлость, нет. А с полковником я знаком и уверен, что мы найдем общий язык, — надо же, какой неожиданный расклад.

— Где вы познакомились, если не секрет? — вот уж действительно, гора с горой не сходится, а люди всегда могут встретиться.

— Мой старший брат и полковник служили в одном полку.

— Отлично, тогда я уверен, что вам совместно удастся выполнить все задачи. Желаю успехов, Никита Григорьевич.

На борту парохода нам оказалось откровенно тесновато. Взвод серовской полусотни, пластуны, мои люди — это ровно сорок два человека плюс команда и уже взятые на борт пассажиры.

Восемь декабристов из числа нижних чинов уже были привезены в Нерчинск. Василий успел с каждым побеседовать, и они все согласились ехать на Амур.

Накануне прошли большие дожди, и Нерча стала заметно полноводнее, поэтому капитан со старпомом уверенно вели пароход по малознакомой реке.

Пройдя восемь верст, мы достигли Шилки еще засветло и пошли вниз к Сретенску.

Останавливаться на ночь не планировалось. Фарватер Шилки был заранее хорошо обозначен бакенами и створными знаками, и никаких неприятностей не должно было быть.

Первый амурский пароход должен стать рабочей лошадкой, поэтому особого комфорта на борту не было. Единственная просторная каюта — это двухспальная офицерская. В ней разместились капитан и старпом, но сейчас они постоянно были на своем посту, капитанском мостике парохода, и свою каюту предоставили в наше распоряжение.

Капитан парохода Михаил Кюхельбекер ни в каких тайных обществах не участвовал, а занимался делом — ходил на Новую Землю, на Камчатку и в Америку, проведя в тех водах почти три года.

На Сенатской площади оказался, можно сказать, за компанию со своим братом Вильгельмом. Властям Михаил сдался добровольно, и срок каторги у него уже закончился. Почти четыре года он прожил на поселении в Баргузине на восточном берегу Байкала, успел там жениться и начал заниматься огородничеством и понемногу учительствовать.

Предложение Ивана ссыльный моряк принял сразу же, собрал вещи и в этот же день принял командование нашим пароходом, который совершал испытательный рейс по Байкалу.

Выбирать Ивану в тот момент было не из кого — капитан Епифан Бернов по болезни выбыл из строя, а заменить его было некем.

После разборки парохода в Верхнеудинске вопрос о том, кто будет капитаном, уже не стоял, а выздоровевший Бернов стал старпомом. Имя пароходу поменяли после его спуска на воду на Шилкинском Заводе.

Глава 19

Прошедшие дожди подняли уровень воды в Шилке еще более существенно, чем в Нерче, и капитан со старпомом на большой воде решили проверить скоростные качества парохода.

Старпом постоянно находился на мостике, не отходя ни на шаг от рулевого, а капитан, как челнок, сновал между машинным отделением и верхней палубой, контролируя всех и вся. Делал он это с явным удовольствием и сияющей улыбкой на лице.

Это было вполне понятно: мало того что он занимался приятным и, вероятно, любимым делом, так еще и достоверно знал, что его старший брат скоро тоже выйдет на свободу, и ему будет предоставлено право выбора будущих занятий.

Пока мы шли по Нерче, я тоже находился на верхней палубе. Идти по малознакомой реке, даже при наличии бакенов, — задача не из простых. Но когда вышли на Шилку, я успокоился и поднялся на мостик.

— Епифан Дементьевич, как пароход ходом? — перед тем как спуститься в каюту, я решил поинтересоваться скоростными качествами нашего судна.

— Неплохо, Алексей Андреевич. Капитан уверен, что восемь, а то и девять узлов мы сможем дать. На стоячей воде на Байкале мы до семи узлов разгонялись, а тут все зависит от скорости течения.

Когда я спустился в каюту, Иван Васильевич изучал составленные Василием карты верхнего течения Амура и предполагаемого бассейна Горбицы,

Василия не было, но он зашел следом за мной.

— Пароход на хорошей воде дает не меньше восьми узлов. Ночью, конечно, с такой скоростью мы идти не будем, возможно, даже придется встать на якорь. Но все равно Михаил Карлович рассчитывает дойти за двенадцать часов. Кстати, как он вам? Вы, в отличие от нас с Иваном, настоящие морские волки — вон в какие края ходили, а мы только пассажирами были, даже на капитанском мостике не довелось побывать, — в последних словах Василия появились нотки какой-то детской обиды, и я невольно зажмурился, скривившись в усмешке.

— Не переживай, Вася, походишь еще по морям, тошнить будет. Ты ведь человек сугубо сухопутный и к этому делу не годен.

Братьев Петровых я понимал на уровне какого-то подсознания. Это я окончательно понял, общаясь недавно с Иваном. Иногда я ловил себя на том, что он только начинал говорить, а мне уже и без слов было ясно его мнение. И почти никогда наши взгляды принципиально не расходились, как и вкусы, и предпочтения.

Самым большим расхождением было отношение к коньяку, хотя я уверен, что с возрастом Иван его оценит.

В своей первой и настоящей молодости, там в двадцатом веке, я тоже говорил, что это гадость и пахнет клопами. Но прошли годы, и мое мнение изменилось.

Здесь, в девятнадцатом веке, я себя не считаю молодым, да таковым и не являюсь. Даже в зеркале моему взору предстает отнюдь не двадцатипятилетний молодой мужчина, а мужчина лет сорока.

Я долго не мог понять, что в моем внешнем виде так меня старит. Вроде бы все говорит о молодости, даже глаза блестят и сверкают, как у молодняка. Но все равно, приглядишься — сорок лет.

А потом я в один прекрасный момент понял: все дело в моих губах.

Форма рта и губ правдивее всего говорит о натуре и характере человека, а то, как он их складывает, — еще и о пережитом. И хоть ты в лепешку расшибись, но твои губы тебя выдадут.

Правда, людей, умеющих читать по губам, очень и очень мало. Но для них любой человек быстро становится открытой книгой со знакомым текстом.

Братьям, хотя они ни разу этого не говорили и не давали даже малейшего повода, очень нравится моя Соня. А мне, кстати, очень понравилась Ксения, и было совершенно не удивительно, что Иван ее выбрал и влюбился с первого взгляда. Так же я уверен, что жена Василия мне очень понравится.

А то, что они не сразу пошли на штурм своих крепостей, в отличие от меня, так это тоже понятно.

У меня был форс-мажор: я просто струсил, а вдруг Соня примет другое предложение, пока я буду ходить вокруг да около.

Так что своих друзей детства я знал как облупленных и понимал все их чувства. И, будучи сугубо сухопутным человеком, плавать не любил. Но деваться было некуда, а самое главное — назвался груздем, полезай в кузов. Я ведь светлейший князь, планы у меня наполеоновские, поэтому часто приходится действовать по принципу: портки измажу нехорошей субстанцией, но не поддамся.

Поэтому я так Василию и сказал, будучи уверенным, что знаю и понимаю его.

Сердечный друг детства недовольно крутанул головой и демонстративно махнул сжатым кулаком, но тут же засмеялся.

— Ты знаешь, а я и не горю желанием по морям ходить. Меня в буквальном смысле на море тошнит, причем постоянно. Но приходится марку держать. Помнишь, как в детстве твой дядька учил: одно дело сделай, но не поддайся.