Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 28

На бумажке был не текст, а рисунок. Набросок веселого мальчишки, из под колпачка с кисточкой торчали веселые кудряшки, похоже на стружки из-под рубанка, а нос его вытягивался вперед чуть ли не на аршин. Но мальчишку это не смущало, он весело смотрел с рисунка, держа в руке здоровенный амбарный ключ.

— Это кто? — заинтересованно спросил Чеглок.

— Не знаю, — пожал плечами Толстой, — Пиноккио, кажется. Моя рука, как вы заметили, иногда выдает… что-то вот такое, непонятное.

Он еще раз посмотрел на рисунок, дернулся, как будто хотел скомкать и выбросить, но потом всмотрелся повнимательнее, хмыкнул и убрал его в папку. Которую, видимо, и носил с собой на тот случай, если его психографической руке взбредет в голову что-то нарисовать.

— Это вот так вы свои книги и пишите? — озадаченно поинтересовался Седьмых.

— Свои книги я пишу сам! — резко вздернул голову писатель, — Простите… Дело в том, что меня уже не один раз, на основании моей психографии, обвиняли в отсутствии таланта, чуть ли не в плагиате… для меня это больная тема. Каждому ж не объяснишь, что рука моя романы не пишет и вообще литературой не увлекается. Она у меня выдает изобретения, которые потом не знаешь, куда и девать. А бросать их все же жалко, вот и приходится их хотя бы в фантастические романы запихивать, может, кого-то вдохновят на постройку настоящего космического корабля.

Аа, помню, в той «Аэлите» инженер как раз корабль до Марса и построил. Видимо, идею писателю рука подкинула, а он на ее основе уже книгу сочинил. Нет, чтоб, к примеру, отнести ученым, в Общество межпланетных путешествий… я, правда, не знаю, есть ли у нас такое, но наверняка есть. Или скоро будет — в Советской России ничего не бросают только потому, что не знают, как это сделать. Мы вон какую глыбу свернули, царя спихнули, бар да попов, беляков прогнали, интервентов — что нам какой-то там космос. Радий изучают, целый институт открыли, солнце… Погодите-ка… Отнести специалистам?

Я открыл было рот, чтобы мысль не потерялась, но товарищ Чеглок меня опередил:

— Так это получается, товарищ Толстой, чертежи лучей смерти ВЫ профессору Гриловичу принесли?

Толстой замялся: уж больно пристально мы втроем в него впились взглядами. Но, к его чести — оправился он быстро.

— Я. Знаете, обнаружил у себя под рукой чертежи некоего устройства, выдающего высокотемпературный луч, режущий сталь, как масло. Там что-то с параболическими зеркалами было связано… я не очень понял, если честно. Уже даже наметки романа в голове возникли, про этакого беспринципного авантюриста, этакого зловещего пикаро, но потом подумалось — а что, если на этой основе и впрямь реально создать луч смерти? Вспомнил, что не так давно познакомился с Михаилом Филипповичем, дай, думаю, отнесу ему, покажу. Если реально — пусть он сделает, я краем уха слышал, что он этой темой интересовался. Ну а если тут есть какие-то фундаментальные ошибки — моя рука, знаете ли, не гений и зачастую игнорирует объективную реальность — пусть тогда профессор подскажет, в чем они заключаются, я бы тогда их в романе, так сказать, завуалировал…

Я хмыкнул, подумав, что ремесло писателя чем-то похоже на ремесло мошенника: втюхать фрайеру выдумку, да так, чтобы тот в нее поверил. Разве что писатели честно признают, что это выдумка. Но поверить в нее клиент все равно должен.

— Так, — товарищ Чеглок на мелочи не отвлекался, он быстро и четко шел по следу, — Вы принесли профессору чертежи. Что он вам сказал?

— Сказал, что посмотрит, сразу дать заключение он был не готов.

— Когда принесли?

— Дней пять назад… да, в прошлый четверг.

Чеглок прищурился, он явно уже что-то понимал в произошедшем, или, по крайней мере, видел, куда повернул след.

— Чертежи вы ему оставляли?

— Да, разумеется, он мне их не вернул. Я как раз сегодня пришел спросить…

— Где профессор их хранил?

— Не готов сказать, при мне он их никуда не убирал, положил на стол, но, скорее всего — в несгораемом шкафе. Американский, фирмы Трамбулла, он в углу лаборатории стоит.

Шкаф действительно стоял в углу лаборатории — тело профессора уже увезли — черный, с начищенными до блеска латунными ручками и цифровой головкой.

— Код вы знаете? — спросил Чеглок у писателя.

— Откуда?

— Действительно, откуда…

Мой начальник наклонился над сейфом, достал из кармана карандаш и осторожно подцепив им ручку, потянул на себя.

Дверца бесшумно раскрылась.

10

— Нет, — вдова промокнула глаза застиранным кружевным платочком, — Миша никогда дверь не бросал открытой. Шутил, пусть там ничего ценного нет, но если какой-то вор приникнет — пусть он потратит время на то, чтобы сейф взломать, чем на то, чтобы найти наши серебряные ложечки.

В несгораемом шкафу — сейфе на американский манер — и впрямь ничего ценного не было. Бумаги с записями лабораторных испытаний, разлохмаченные журналы наблюдений, пробирки, коробочки и порошками.

Вот только чертежей параболической установки товарища Толстого там тоже не было. А вдова таки подтвердила — профессор их туда клал.

— Похоже, наш профессор вора прямо у шкафа и поймал. Тот его ножиком и ткнул, — подытожил Чеглок.

— Так воры на дело обычно без ножей ходят, брезгуют, — влез с замечанием я.

— Так-то оно так, Степан, вору оружие без всякой надобности. За простую кражу, то бишь за похищение имущества частного лица без применения технических или магических средств — до полугода, если не исправработы, а вот разбой — там уже срок от трех лет начинается. Гражданочка Грилович, вы нож, которым вашего мужа, простите, убили, не разглядели?

— Нет, — всхлипнула она, — Не до того мне было, поверьте.

— А если я вам его нарисую — сможете сказать?

— Попробую…

Чеглок попросил у так и оставшегося в квартире товарища Толстого листок бумаги и ручку и в три росчерка изобразил тот нож, который от нас вместе с покойным увезли. Отпечатки пальцев снимать, глубину проникновения замерять, все такое.

— Я могу ошибиться, — вдова хлюпнула носом, — но, кажется, это наш лабораторный нож. У Миши было несколько таких.

Если точнее — было их четыре. А осталось — три. Четвертый, похоже, в спине профессора и уехал. Рукоятки оставшихся, по крайней мере, точь-в-точь как у него были.

— Как я и говорил, — глаза Чеглока горели азартом, — вор полез в сейф, достал чертежи, тут-то Грилович на него и наткнулся. Вор запаниковал — и ткнул его, чем придется, что под руку подвернулось.

— Зачем? — мне в сложившейся картине не все было понятно, — Профессор — старик, задержать не смог бы, тем более, раз его ударили в спину — он убегал. Схватил, к примеру…

Я пошарил взглядом по столу.

— … вот эту дуру, да и по голове. Зачем валить-то?

— Это, Степа, не дура, это лабораторный пестик. А валить, как ты выразился, человека нужно, если он тебя в лицо увидел…

— А…

Вот так всегда я — рот раскрою быстрее, чем подумаю. Прав товарищ Чеглок — убивать человека вору нужно в том случае, когда он тебя в лицо не только увидел.

Но и узнал.

Профессора убил знакомый.

11

— То, что знакомый — и так понятно. Шкаф товарищ профессор, как все говорят, всегда закрывал — а вор его открытым бросил. Значит, перед этим открыл, верно? А код к нему он тоже не всем подряд рассказывал.

Впрочем, профессор не был и настолько осторожен, чтобы держать комбинацию в тайне, кто-то из присутствующих в лаборатории мог ее просто-напросто подсмотреть. Но под подозрение попадали все, кто мог код к американскому шкафу знать изначально.

Вдова. Конечно, она с профессором всю жизнь прожила, с чего бы ей вдруг убивать его из-за каких-то паршивых чертежей, но в жизни всякое бывает. Может, она советскую власть, в отличие от него, не приняла, а он, к тому же, спутался с молоденькой студенткой…

Помощник профессора, Борис Борисович Плотников. Бывший его студент, собственно, как я понял, профессор его взял в помощники не потому, что ему так уж помощь была нужна, а чтобы помочь и подкормить человека. Тот даже иногда ночевал здесь, в лаборатории, на старом кожаном диване.