Табельный наган с серебряными пулями (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 27

Вдохновленные мистером Уэллсом изобретатели прям таки кинулись эти самые лучи создавать. Правда, ни у кого до сих пор не получилось. Насколько я знаю, ближе всего к их созданию подошли те же англичане. Когда не стали опираться исключительно на физику, а подключили магию, «взгляд Балора», великана из старинных ирландских легенд, который своим взглядом мог убить. У англичан, правда, их луч никого не убивал, зато бодро взрывал корабли-мишени… до тех пор, пока не выяснилось, что это обман и корабли взрывались не от какого-то там луча, а от заложенной взрывчатки.

В общем, пока ни у кого не лучи смерти не получились.

А вот у профессора, кажется, получились.

6

— Несколько дней назад к нам, в ОГПУ, пришла по почте эта пластина с сопроводительным письмом. В нем профессор Грилович утверждал, что в результате проведенных экспериментов ему удалось создать действующий прототип лучей смерти. Подтверждением чего служит эта вот пластина. Правда, прототип, в силу несовершенства технологии разрушился во время испытаний, однако он, профессор, готов передать чертежи устройства советскому государству для продолжения разработки установки «лучей Гриловича»…

— Скромный был дядька, — хмыкнул Коля.

— Что-то это больше на мошенничество похоже, — потер подбородок Чеглок, — Если б он еще деньги на эксперименты попросил…

— Попросил, — улыбнулся уголком рта Седьмых, — мол, необходимы средства для закупки материалов, зеркального стекла, еще чего-то… Там не так много, не стоило того, чтобы огород городить. Тем более — профессору, который в партию большевиков вступил еще до того, как она стала партией большевиков. Товарищ с такими заслугами перед советской властью мелким мошенничеством заниматься бы не стал.

Мы все посмотрели на продолжавшего лежать на полу профессора. То, что его лучи смерти — не шутка и не обман, явственно доказывал нож в спине. Из-за несуществующих лучей человека убивать не стали бы…

— Так что… — начал было Седьмых.

В коридоре за дверью лаборатории послышался шум и чей-то мужской голос, что-то неразборчиво спрашивающий у хозяйки квартиры.

— Алексей Николаевич! Так ведь Мишеньку-то убили!

— Как⁈

И в дверях лаборатории появился еще один незваный гость.

Мужчина, лет сорока, с округлым лицом, блеснул на нас стеклышками очков:

— Вы кто, товарищи?

— Агент Чеглок, МУР.

— Агент Седьмых, ОГПУ.

— Кто убил Михаила Федоровича? — с места в карьер пустил незнакомец. Труп он успел быстро осмотреть и теперь требовал от нас информации.

— Вы, простите, кто будете? — перебил его Чеглок.

— Прошу прощения. Не каждый день, знаете ли, твоего хорошего знакомого убивают, несколько растерялся…

Честно говоря, очкастый не выглядел растерянным или ошарашенным трагической новостью, вполне себе собранный и деловитый человек. Уж не он ли профессора ножичком-то и зарезал? Чертежи лучей смерти украл, а теперь за чертежами и вернулся… Так, погодите-ка, что-то у меня не складывается…

— Толстой, Алексей Николаевич. Писатель.

— Писателя Толстого Лев звали… — окончательно запутался я. Что-то этот очкастый гражданин нам тут вкручивает…

— Лев Николаевич Толстой — это мой дальний родственник. Седьмая вода на киселе, если честно. А я — Алексей Николаевич. «Аэлита» у меня недавно издана была, может, читали?

— Точно! — я прищелкнул пальцами. Попадалась мне эта книжка на глаза. «Аэлита или закат Марса». Марсианских упырей в ней не было, зато был красноармеец Гусев с двумя гранатами. Чем-то на меня похожий, я тех же краях, что и он, воевал. Только я не такой лихой, и с махновцами не связывался. Еще там была какая-то бестолковая любовная история с принцессой, но это я пролистывал.

— Вы, товарищ Толстой… — начал было Седьмых. И опять не договорил.

Товарищ Толстой, быстро оглядывавший помещение, в конце концов наткнулся взглядом на разрезанную полосу стали. И поднял брови.

— Не может быть, — сказал он.

И всем присутствующим вдруг стало понятно, что писатель Толстой что-то знает о лучах смерти.

7

— Мы с Михаилом Филипповичем совсем недавно познакомились, — Толстой сидел за столом, закинув ногу на ногу, и отпивал чай из фарфоровой кружки. Кружка была фарфоровая, а чай — морковный. Видимо, у покойного профессора с деньгами было не очень-то… Впрочем, у кого с ними сейчас хорошо? Только у нэпманов.

— С какой целью? — товарищ Чеглок чай не пил. Седьмых рассматривал кружку, так, как будто ожидал, что из нее вынырнет какая-нибудь мавка. Я тоже побаивался их трогать. Такие стенки тоненькие, как яичная скорлупа, того и гляди пальцем продавишь, позору не оберешься.

Воспользовавшись паузой, возникшей в разговоре, писатель, не отрывая от нас взгляда сквозь очки, нащупал рукой кожаную папку, с которой пришел, достал лист бумаги, карандаш и принялся что-то быстро записывать.

— Я, писатель, товарищ Чеглок. А писателям иногда для написания книг своего собственного опыта маловато, бывает потребность в сведениях самого неожиданного толка. Вот вы, — он неожиданно повернулся ко мне, — мою «Аэлиту», говорите, читали? Показалось ли вам там что-то… мм… неестественным? Нереалистичным?

— Да, — кивнул я, честно говоря, не очень понимая, к чему Толстой это завел, — Принцесса эта марсианская, навряд ли он б в этого, в инженера влюбилась. Принцесса же! Они же все такие… как крем-брюле. Нежные, мимозные. А инженер — он наш человек, сам, своими руками работать умел. Вон какую ракету собрал! Не, она бы свой носик сморщила бы «Фи, грязный мужлан!» и ни в жисть бы не влюбилась.

Был у меня один товарищ, под Херсоном, Костя, так тот, не смотри, что простой крестьянин, влюбился, видишь ли, в барскую дочку. И до сих пор ее любил. Найду, мол, и женю на себе. Ну и чем дело закончилось? Ушел от нас к махновцам и пропал без вести. Любить нужно… Таких, как Маруся.

— Неожиданный взгляд, — вроде как признал Толстой мою правоту, — только я не совсем это имел в виду. Чисто технические моменты. Знаете, как мою ракету из «Аэлиты» раскритиковали физики? Распушили ее, как двоечника-гимназиста на экзамене. И это не так, и то неправильно, и неработоспособна она с точки зрения физических законов. Вот я и, прежде чем второй раз в омут технической фантастики соваться, решил, так сказать, проконсультироваться со специалистом…

Он продолжал говорить и при этом все так же быстро писал, или даже рисовал на бумаге. Вернее…

Если присмотреться, то это не Толстой писал. Его рука действовал совершенно самостоятельно. Как будто ею управлял не он. Как будто ею управлял кто-то другой.

Я не успел сообразить, что это означает, как меня опередил Чеглок:

— Так вы, товарищ Толстой, не только граф? — кивнул он на продолжавшую строчить руку, — Вы еще и психограф?

8

Психография — это когда человек способен неосознанно писать… всякое такое… что он само по себе написать не сможет. Стихи, например, причем такие, как будто он всю жизнь только и делал, что стихи то писал, что читал. Хотя человек при этом может быть бурлаком или плотогоном, который тех стихов в глаза никогда не видел. Или вообще безграмотным быть. В старину считалось, что в человека демоны вселяются, но потом, после проведенных исследований, установили, что это нечто вроде способностей медиума — рукой человека пишут духи, души людей, умерших, не завершив написанное, нарисованное, задуманное, и нашедшие вот такой путь продолжить свое творчество. Преступлением не является, к болезням тоже не относится, просто вот такая особенность организма, типа родинки или бородавки.

9

Толстой смущенно посмотрел на продолжавшую что-то писать руку, с заметным усилием остановил ее, оторвал от бумаги, положил карандаш на стол и взял в другую руку листок бумаги. Хмыкнул и повернул к нам.