Императрица Мария. Восставшая из могилы - Барятинский Михаил Борисович - Страница 20

– Построение светлого будущего! Это сильно упрощенно, но суть-то в этом! А теперь прикинь: если красные борются за светлое будущее, то за что борются белые, если они против красных? А?

– Да, получается, против светлого будущего! Ужас какой-то! Неужели они сами этого не понимают?

– Поняли, только потом, уже в эмиграции. Так вот, из-за чудовищного политического многообразия Белого движения не удалось выдвинуть и единого сильного и харизматичного лидера, каким у большевиков был Ленин. Адмирал Колчак, который в конце ноября провозгласит себя правителем России, с этой ролью не справился. Александр Васильевич был блестящим морским офицером, талантливым ученым– исследователем, но проявил себя бездарным политиком. Впрочем, это характерно для всех российских военных, всегда шарахавшихся от политики как черт от ладана. Отсюда наивность в политических вопросах. А толковых гражданских политиков были единицы, в основном же это был сброд из эсеров, меньшевиков, кадетов и прочей либеральной интеллигентской сволочи, которые в феврале семнадцатого изо всех сил раскачивали лодку, заставили государя отречься, а потом, когда большевики дали им пинка, объявили себя спасителями России! Это именно о них Ленин сказал абсолютно правильные слова: «Они думают, что они мозг нации, а они – говно!» Ты что?

Маша стала белой как мел, ее руки сжались в кулаки.

– Что значит заставили отречься?

– Так заговор же был, ты что, не знала?

– Нет, папа никогда об этом не говорил, он только сильно ругал генерала Рузского и говорил, что его все предали.

– Ну да, Рузский, Алексеев и другие командующие фронтами, а крутили всем Гучков, Шульгин и Родзянко. В Пскове государя практически взяли в заложники, он не мог ни с кем связаться. Все было в руках Рузского, который настаивал, повышал голос, даже стучал кулаком по столу.

– Боже, какой кошмар! – Маша закрыла лицо руками.

– Ну а что предали, так это верно. Все поддержали отречение, адмирал Колчак только отмолчался, а открыто в поддержку государя выступили всего два генерала. Что характерно, азербайджанец и немец.

– Кто они?

– Генерал от кавалерии Гусейн Хан Нахичеванский и генерал от кавалерии граф Федор Артурович Келлер.

– Что с ними? Они живы?

– Пока живы. Хан – в Петрограде, а Келлер – в Киеве. Гусейн Хана расстреляют в девятнадцатом году, а Келлера убьют двадцать первого декабря этого года в Киеве петлюровцы.

Тут Николай подумал, что не худо было бы как-то вмешаться и предупредить Келлера. Такие, как он, на вес золота.

– Господи, – простонала Маша, – кругом одна смерть.

Катюха всхлипнула, обратив тем самым на себя внимание. Она сидела, сжавшись в углу, и толком ничего не понимала из их разговора. Одно она поняла – что Кольша очень умный и что он видит будущее. А вообще ей было страшно.

– Я не хочу умирать, – всхлипнула она.

– Ты не умрешь, сестренка! – Николай обнял ее и прижал к груди. – Я не позволю.

– Да, а сам баял, умерла!

– Это не ты умерла. Это другая Катя, из другой жизни. Той жизни уже не будет, будет новая, другая и очень счастливая. Ну, не плачь!..

Катя давно уснула, а они все говорили и говорили. Маша задавала вопросы, и разговор перескакивал с одной темы на другую. От причин поражения Белого движения в Гражданской войне до освобождения крестьян от крепостной зависимости и выкупных платежей (ну как же без них-то!), от отставания России в экономическом развитии до общих причин революции, о революционной ситуации, когда верхи не могут, а низы не хотят.

Вопросы о будущем Николай пресекал и как мог старался не переходить на личности. Однако роль этой самой личности в истории не затронуть совсем не удалось. Ну а кроме того, Николай хотел разозлить Машу. Из всего, что он прочитал о ней, он знал, что, несмотря на доброту и сердечность, она при необходимости могла показать и твердый характер, и целеустремленность. По мнению современников, она всегда знала, чего хочет и зачем. Их личное общение, хоть и непродолжительное, только подтверждало это.

– Нравится тебе это или нет, но значительная доля ответственности за то, что происходит, лежит на твоем отце, – бухнул Николай.

– Что? Да как ты смеешь его судить? Что ты знаешь о нем? – Тут она осеклась, сообразив, что Николай-то как раз все знает.

– Маша, я вовсе не хочу тебя обидеть. И не имею ничего против твоего отца как такового. Он был прекрасным человеком, добрым, простым в общении, интеллигентным в лучшем смысле этого слова, безукоризненно воспитанным, любил жену, обожал детей, но всего этого недостаточно, чтобы управлять государством! Историки и современники отмечают только одно из качеств его характера – упрямство. Всего остального как бы и не было. В итоге невнятное противоречивое правление, приведшее к революции и падению монархии.

– Почему невнятное? – тихо спросила Маша.

– Да потому! Полушагов и четвертьшагов было много, но ничего не доведено до конца. И позиция государя по одному и тому же вопросу часто менялась в течение одного дня! Действовать решительно он просто не мог! Ну не годился он для этой роли! Невозможно быть руководителем и ничего не замечать! И совершенно не прислушиваться к мнению людей, которых сам же и назначил.

– Когда так было? – удивилась Маша.

– Да хоть бы и в феврале семнадцатого года! Получилось, что он больше доверял не информации от командующего Петроградским военным округом, а мнению жены. Ситуация развивалась как растущий снежный ком, стремительно, а он никак не реагировал, как будто находился в параллельном мире. Как будто все происходило не с ним. Это инфантилизм какой-то!

– Все в руце Божьей, Коля!

– Маша, все в руках человеческих! Бог не поможет, если ничего не делать! Лотерейные билеты все-таки надо покупать!

– Какие билеты? – изумилась она.

– Есть такой анекдот. Приходит женщина в церковь и просит Бога помочь ее мужу выиграть в лотерею. Приходит раз, приходит два, приходит три. Богу надоело это дело, он и говорит: «Как же я ему помогу, если он не покупает лотерейные билеты!»

– Не богохульствуй, – давясь от смеха, сказала Маша.

– Смех смехом, – пошел на обострение Николай, – но выходит, что своим бездействием, продолжавшимся долгие годы, отрицанием очевидных общественных процессов, фактическим исповедыванием принципа «само собой рассосется» твой отец сам загнал и себя, и всю свою семью в подвал Ипатьевского дома.

– Нет! Ты не смеешь так говорить! Папа, мой бедный папа! Ты не смеешь! Я не потерплю! – Маша выпрямилась, гордо вскинула голову, сжала губы. Совсем другой человек смотрел на Николая.

– Это ты не смеешь! – накручивая себя, взъярился он. – Это ты не смеешь мечтать о коровах и сенокосе! Ты царская дочь, великая княжна! Великая, черт возьми! У тебя есть долг перед народом, перед твоей погибшей семьей, перед отцом, наконец! Только ты можешь хоть что-то исправить!

Они, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Машины синие глаза потемнели от гнева до черноты, но Николай выдерживал ее взгляд и не уступал. Проснувшаяся от их крика Катюха снова испугано забилась в угол.

Маша вдруг сникла, осела на лавку, бессильно уронив голову, и заплакала горько и безысходно.

«Господи, за что я ее так?»

Николай бросился к любимой, обнял, прижал к себе.

– Прости, прости, родная! Прости меня, я не должен был так.

Катя принесла воды. Разговор решили закончить – было уже за полночь. Улеглись. Но сон как-то не шел. В тишине вдруг раздался Машин шепот:

– Коля, а что в двадцать первом веке женщины носят? Ну, в смысле из одежды? Мода какая?

Николай затрясся от хохота.

VII

Последующие две недели прошли в режиме «вопрос – ответ». Говорили обо всем, в основном, правда, о настоящем – о революции и Гражданской войне. Задавала Маша вопросы и о будущем, но как-то умеренно. Видимо, повлияли слова Николая о том, что это его вариант истории, а в том, где они сейчас находятся, все может быть по-другому. Намек Маша поняла, но ничего не сказала. Избегали и персональных тем, особенно судьбы тех или иных личностей.