Новая жизнь (СИ) - Волков Тим - Страница 48

Доктор рассмеялся. Он уже представил Аглаю, с её косой и косынкой, мчащуюся по тракту, и кивнул.

— Можно, Аглаюшка, научу, — сказал он. — Только сперва сам разберусь, как его зимой на лыжах гонять. Будешь к Анне Львовне на учебу ездить!

Но тут он заметил, как лицо Аглаи, только что сиявшее, померкло. Санитарка опустила глаза, её руки затеребили край фартука. Грусть, как тень, легла на её веснушки.

Доктор хотел спросить что случилось, но Аглая вновь оживилась, начала тараторить.

— Иван Палыч, тут заглянула Дарья Прокофьевна, знакомая моя. Её в селе Ведьмой кличут. Кашель, говорит, замучил, дышать тяжко. Я её в приёмную посадила, ждёт вас. Осмотрите?

— Ведьма? Что еще за суеверия? Опять ваша эта скверна и живица, пережитки темных времен? — проворчал доктор.

— Так ведь из-за родимого пятна ее так кличут. На щеке у нее с детства. Вот и говорят, что мол печать дьявола. Да вы пойдёмте.

Аглая чуть ли не волоком увела доктора обратно в больницу.

В приёмной на лавке сидела женщина лет сорока, в тёмном платке и заношенной юбке. Дарья Прокофьевна была худой, с острыми скулами, а на её левой щеке и в самом деле чернело родимое пятно, большое, как чернослив, поросшее чёрным пухом. Увидев доктора, гостья растерялась.

— Аглаюшка, так это… я поди не вовремя? Пойду.

— Сиди, Дарья Прокофьевна! Пусть доктор наш Иван Палыч посмотрит тебя, с твоим кашлем, — с нажимом сказала санитарка.

— Так ведь…

— Пусть посмотрит!

— Здравствуйте, Дарья Прокофьевна, — сказал Иван Палыч. — Кашель, говорите? Давно? С мокротой или сухой?

Женщина подняла глаза, тёмные и настороженные, и кашлянула, прикрыв рот платком, пахнущим дымом. Её голос был хриплым, но не слабым.

— Так это, с неделю, дохтур, — ответила она, испуганно зыркнув на Аглаю. И словно по заученному сказала: — Сухой, в груди дерёт. Ночью хуже, спать не даёт. Бабка моя травы заваривала, да не помогло.

Доктор достал стетоскоп, велел Дарье расстегнуть кофту. Прослушал дыхание, попросил кашлянуть. Лёгкие чистые, без хрипов, сердце бьётся ровно, температура, судя по лбу, нормальная. Кашель, скорее всего, от холодного воздуха или пыли в её избе, где, поди, печь чадит.

— Ничего страшного, — сказал он, убирая стетоскоп. — Лёгкие чистые, воспаления нет. Пейте тёплый чай с мёдом, горло полощите солью. Если хуже станет, приходите снова. Аглая, дай ей сиропу от кашля, пузырёк.

Дарья кивнула, её глаза, всё ещё настороженные, скользнули по его лицу, и она пробормотала:

— Спаси Бог, дохтур. А то уж думала, хворь какая…

Она встала, собираясь уходить. Иван Палыч, закрыв саквояж, повернулся к Аглае, что стояла в дверях, теребя косынку. Её лицо было странным — не облегчённым, как обычно после осмотра, а напряжённым, будто она ждала чего-то ещё. Она шагнула ближе, её голос был тихим, но настойчивым.

— Иван Палыч, — сказала она, её глаза метнулись к Дарье, что завязывала платок. — Может, ещё раз глянете? Вдруг пропустили чего? Кашель-то сухой, а ну как чахотка? Проверьте ещё, прошу.

Доктор замер. Аглая, обычно доверявшая его диагнозам, вела себя странно. Её руки, теребящие косынку, дрожали, а взгляд, обычно открытый, избегал его глаз. Что-то тут не так.

И вдруг понял: она тянет время.

— Аглая, — сказал он, глядя ей в глаза, — что происходит? Что ты крутишь? Как вроде время тянешь. Давай на чистоту.

Аглая вздрогнула, прикусила губу. Ага, значит попал в самое яблочко. Бросив взгляд на Дарью, что уже шла к двери, санитарка прошептала, едва слышно:

— Иван Палыч, не серчайте… Правду видите — тяну время, не хочу, чтобы беда случилась.

— Какая еще беда?

Санитарка шагнула ближе, её голос стал тише, почти умоляющим.

— Иван Палыч, — сказала она, глядя в землю, — пообещайте мне кое-что. Послушаете меня и сделаете, как я скажу. Очень вас прошу. Пообещайте.

Парень нахмурился.

— Что стряслось, Аглая? Говори, не томи. С матерью беда? Или урядник опять пугал?

Аглая покачала головой. Потом, набрав воздуха, заговорила, тихо и быстро.

— Не урядник, Иван Палыч, — сказала она. — Гробовский. Он сейчас у Анны Львовны, в школе. Говорят, показания берёт, под протокол. Слышала от Фроськи, что за водой бегала. Он с двумя городовыми пришёл, бумагу какую-то ей суёт. А вы… вы ж с ней… все знают. Если пойдёте туда, он и вас схватит!

— Что⁈ — вскрикнул доктор.

А Гробовский времени зря не теряет. Уже и бумаги готовит, и показания берет.

— Иван Палыч, не ходите! — взмолилась Аглая, перекрыв собой дверь. — Гробовский только и ждёт! Он вас с Анной заодно повяжет, скажет, эсеры, мол! А больница? А люди? А мы все? Без вас пропадём! Пообещали же, что послушаете!

— Аглая, — сказал он, — да ты что⁈ Я не могу её бросить! Если Гробовский протокол составляет, то ничего хорошего не жди. Надо узнать, что он хочет, что вменяет, какие статьи.

— Не пойдёте, Иван Палыч! — сказала она. — Он вас в кандалы, и под суд! Пожалейте больницу, меня, раненых! Анна Львовна выкрутится, она умная, она учительница. А вы… вас он не отпустит!

— Аглая, да ты что, в самом деле! Ничего у него нет на меня, чтобы какие-то обвинения выдвигать. А Анне Львовне нужна помощь…

И это в самом деле было так. Если Гробовский схватит Анну, то еще неизвестно какими методами он выбьет из нее показания. А он выбьет. Покушение на целого генерал-губернатора это тебе не шутки. Тут нужно быстро найти крайних и отчитаться начальству наверх о проделанной работе. Так что щепки будут лететь. Вопрос: сможет ли выдержать Анна давление? Девушка может сломаться, назвать имена. Причем те, которые Гробовских захочет услышать. Доктор не осудил бы Анну за такое, потому что знал, что у каждого есть свой предел, перейдя который человек просто ломается.

«Поэтому нельзя сейчас допустить этого».

Он рванул на улицу.

* * *

Тропинка вилась меж домов. Молодой человек шёл быстро, не замечая холода. На мотоцикле ехать не рискнул — слишком был возбужден и зол и боялся где-нибудь перевернуться.

Впереди замаячила темным силуэтом школа с единственным горящим окном. Этот одинокий свет не понравился доктору. Нехорошее там сейчас делалось.

Скорее! Пока Гробовский не опередил его.

Но, кажется, было уже поздно…

Дверь школы скрипнула, и на крыльцо вышел Гробовский собственной персоной. Рядом с ним — двое жандармов. С ними под ручки кто-то еще, в тени плохо различимый.

Гробовский, увидев доктора, улыбнулся — холодно, как волк, почуявший добычу. Колючий взгляд стал вдруг масляным, довольным. Трость стукнула по доскам, и Гробовский торжественно шагнул вперёд.

— Петров, — сказал он, улыбка стала шире. — Гляжу, бежали? Опоздали, доктор.

— Что ты… — прошипел сквозь зубы тот.

— Иван Павлович! — простонал вдруг знакомый голос.

Доктор пригляделся и увидел рядом с жандармами Анну Львовну.

— Анна…

— Иван Павлович, я ничего…

— Заткнись! — грубо оборвал ее Гробовский. И вновь повернулся к доктору. — Анна Львовна арестована. Показания дала, под протокол. Эсеровская ячейка, собрания, книжицы — всё выплыло. А ты, видать, за ней? Поздно, голубчик. Слишком поздно.

Кровь ударила в виски. Иван Павлович шагнул к Гробовскому, его голос стал хриплым от гнева, почти рычащим.

— Что за протокол? Без ордера? Опять по твоей «совести», Гробовский?

— Ты не груби, Петров. Не со своими пациентами разговариваешь! — ледяным тоном отрезал тот. — У меня все по букве закона. И ордер есть, и прочие бумаги. Я без дела не сижу. Все как следует оформил, знал, что ты начнешь давить на это.

— Ах ты!..

— Не кипятись, Петров, — остановил его жестом Гробовский. — Мирская сама заговорила — студенты, Заварский, её сборища. Ты, поди, тоже там бывал? Не отпирайся, знаю. Скоро и за тобой придём. Тюрьма, доктор, близко. Суши сухари!

С этими словами он махнул жандармам — те повели арестованную в бричку.