Новая жизнь (СИ) - Волков Тим - Страница 47

Маша и Заварский остановились у стены дома, их голоса, резкие и торопливые, доносились обрывками, перебиваемые стуком колёс, ржанием лошадей и гомоном площади. Артём напряг слух, пытаясь расслышать хоть что-то.

— … Полицаи поймают, Иннокентий! — тонкий голосок Маши прорезал шум. — Они уже рыщут, шпики везде! После трактира все на ушах! Уезжай, пока не поздно! Мне сказал…

Лицо Заварского покраснело от гнева, он шагнул ближе к девушке. Его рука снова легла к поясу, и доктор заметил, как пальцы сжали рукоять револьвера под тканью. Каторжник был разгорячён.

— Поймают? Кто? Гробовский? — прорычал громко Заварский и сплюнул в пыль. — Да я этого пса сам убью!

— Иннокентий, да ты чего? — испугалась Маша. — С ума сошел⁈

— Решено! — отмахнулся тот. — Следующий — он! Это будет жест эсеров, знак всем этим сатрапам! Пусть знают, что с нами шутки плохи. Они думают, нас задавят? Мы им покажем кровь!

— Одумайся!

— Чего ты боишься? Не надо боятся. В губернатора стреляли — что мне сделали? Ничего!

Маша отступила, её глаза округлились, и она схватила его за рукав,

— Иннокентий, не надо! — голос девушки задрожал, как струна. — Ты… ты нас всех подведёшь! Анну Львовну, ребята… Их же схватят! Подумай!

— Не схватят!

Иван Палыч, слушая, сжал кулаки. Первой мыслью была: Заварский приукрашивает. Горячий, как всегда, размахивает руками, кричит про кровь, Гробовского грозиться убить, но это же просто слова, бравада юнца, чтобы впечатлить Машу и держать её в узде. Он ведь всегда так — трибун, а не боевик, любит речи, а не пули. Его харизма, его громкие фразы — это театр, чтобы гимназисты вроде Николая, Степана и Юлия хлопали в ладоши.

Но тут же, как удар молнии, в голове всплыло воспоминание: школа, собрание, Заварский, с горящими глазами, кричит про «дорогу» и «губернатора». Тогда доктор тоже думал — пустое, шутка, парень горазд языком молоть. Он даже посмеялся про себя, представляя, как Заварский размахивает руками, а сам прячется в подвале. А потом — трактир, стрельба, кровь Чарушина, стекающая по шинели, стоны Кругликова, и Парфенов, чудом уцелевший, потому что его приняли за шофёра.

Вот тебе и горячая молодая кровь…

Заварский не шутил тогда, и не шутит сейчас. Его рука на револьвере, его голос, полный ярости, — это не игра. Он убьёт Гробовского, или Лаврентьева, или любого, кто встанет на пути, и Зарное утонет в жандармских облавах, а Анна, её гимназисты, Маша — все окажутся в кандалах.

Маша что-то пробормотала, её голос утонул в гуле площади. Заварский, отмахнувшись, двинулся к пролетке, где извозчик, дремавший на козлах, встрепенулся, поправляя кнут. Доктор решил последовать за ним, но как назло прямо перед ним, перегородив дорогу, остановился воз с сеном. Доктор принялся обходить преграду, но пролетки с Заварским уже и след простыл.

Вот ведь черт!

Доктор завёл мотоцикл, мотор затрещал, как автоматная очередь, и мальчишки, обступившие его, с визгом разбежались. Иван Палыч выждал, пока Маша свернёт за угол, в узкую улочку, чтобы не попасться ей на глаза. Потом направился в Зарное.

* * *

Всю дорогу, что он ехал, доктор думал о словах Заварского. Хочет убить Гробовского… Странное ощущение его одолевало. Он и сам готов был сомкнуть свои пальцы на шее этой ищейки, который уже в открытую угрожал ему тюрьмой. С другой стороны убивать людей без суда из следствия, даже таких, как Гробовский, — не дело. Как тогда поступить? Предупредить Гробовского? Только поверит ли тот? Вряд ли, будет вынюхивать какой-нибудь подвох. Вот ведь задачку подкинул этот Заварский!

Солнце клонилось к закату, заливая уездный город золотым светом. Доктор, в мотоциклетной куртке и очках-консервах, вывел свой «Мото-Рев Дукс» на дорогу и дал «газу». Мотор затрещал, как рой рассерженных пчёл, и мотоцикл, блестя никелем и свежей серо-голубой краской, рванул вперёд, пугая воробьев.

Сердце заколотилось — не от страха, от азарта. Почему же он раньше, еще в прошлой жизни не осмелился купить себе такое чудо? Благодать!

Артём выехал за город, миновав последние дома с облупленными стенами и покосившиеся заборы. Тракт в Зарное, разбитый телегами и дождями, стелился впереди, ухабы и колеи блестели от талого снега, что выпал утром. Доктор прибавил газу, мотор зарычал громче, и мотоцикл, подпрыгивая на кочках, понёсся вперёд, вздымая пыль и брызги грязи.

У-у-х!

Ветер хлестал в лицо, пробираясь под очки. Ощущение скорости, тряска, рёв мотора — всё это будило в докторе радость, почти детскую, которую он не чувствовал с той, другой жизни. Здесь, в 1916-м, на этом старинном «Дуксе» с его V-образным двигателем и цепной передачей, он будто украл кусок свободы у времени, у Зарного, у жандармов и революционеров. Да к черту их всех!

Ухабы тракта били по колёсам, мотоцикл кидало из стороны в сторону, но парень, наклонившись вперёд, ловил равновесие, как заправский наездник, укрощающий норовистую лошадь. Вспомнил слова Сергея Сергеича: «Дело нехитрое, справишься», — и усмехнулся. Нехитрое, ага! Руль дрожал в руках, седло скрипело, а ремень, идущий на заднее колесо, гудел, как струна. Сорок километров в час, а ощущается как все сто! Это тебе не на лошадиной тяге сонно трястись в пролетке.

На одном повороте колесо угодило в глубокую колею, мотоцикл накренился, и Иван Палыч, стиснув зубы, вывернул руль, удержав машину. Грязь полетела в лицо, заляпав очки, но он только рассмеялся, вытирая их тыльной стороной краги. Это был полёт — не на крыльях, но на двух колёсах, сквозь холодный воздух, пахнущий мокрой землёй, соснами и дымом далёких печей.

Лечу!

Поля, раскинувшиеся по обе стороны тракта, были покрыты тонким слоем снега, что искрился под солнцем, а лес вдали темнел стеной. Иван Палыч обогнал телегу с дровами, чей возчик, бородатый мужик в тулупе, только перекрестился, увидев «чёртову машину». Мальчишка, бежавший за телегой, заорал: «Дядь, гони, как „Руссо-Балт“!» — и доктор, не сдержавшись, махнул ему рукой, чувствуя, как радость бурлит в груди.

Тракт вильнул, и Зарное показалось вдали: крыши, покрытые снегом, дым из труб, купол церквушки, где он так и не поставил свечи. Доктор сбавил скорость, ухабы стали реже, но мотоцикл всё ещё подпрыгивал, как норовистый конь. Радость от поездки не ушла, но теперь она была острой, как скальпель: доктор знал, что впереди — непростые вопросы, на которые нужно найти правильные ответы. Сдать Заварского Лаврентьеву, рискуя Анной? Убедить Машу выгнать каторжника? Поговорить с Гробинским?

Мотоцикл въехал в Зарное, эхом отразился от домов, невольно привлекая к себе внимание. Артём подъехал к больнице, заглушил мотор. Снял очки. Полёт закончился, пора было вновь ступать на землю.

* * *

В больнице было тихо. Даже привычного гула солдат, которые обычно играли в карты и смеялись в коридоре, теперь не было слышно. Иван Палыч вошёл в коридор. Аглая, в белой косынке, выскочила из смотровой, её веснушчатое лицо было встревоженным, а глаза округлились, как у совёнка. Она держала поднос с бинтами, но, увидев доктора, чуть не уронила его.

— Иван Палыч! — ахнула она. — Что это там шумело так страшно? Будто чёрт на телеге скакал! Село гудит, собаки лают!

Доктор рассмеялся.

— Вы что, не слышали? — продолжила Аглая. — Я думала, что немец в село зашел. Испугалась — аж ноги затряслись! Вы целы?

Иван Палыч снял мотоциклетную куртку, повесил её на гвоздь и кивнул на дверь.

— Это не немец шумит. Это наш новый железный конь, Аглаюшка, — сказал он. — Не чёрт, а «Мото-Рев Дукс». Выезд, что генерал-губернатор обещал. Пойдём, покажу!

Аглая, всё ещё хмурясь, поставила поднос и вышла за ним. На крыльце она замерла, глядя на мотоцикл.

— Ой, Иван Палыч! — воскликнула она. — Это ж… это ж как машина господина Парфенова, только без крыши! И колес… два. А у Парфенова четыре. Но ведь и он вон какой начальник! А у Императора поди и вовсе все восемь колес? Али десять? Железный конь, и правда! Теперь к Юре Ростовцеву и Марьяне мигом доедете! И в город! А я… можно, я разок прокатюсь?