Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович - Страница 16

Превращение морского дна в дорогу здесь уже явно представляет собой отсылку к историзованному мифу о выходе израильтян из Египта. Это может значить, что и образ победы над драконом Раѓавом здесь перенесен на исторический Египет. Тем не менее избранная пророком образность — упоминание о Раѓаве как драконе и победе над ним — хранит память об архаическом мифе. Более того, она может показывать, что за библейским сказанием о раздвижении моря при выходе из Египта также присутствует память о космогонической победе божества над водной стихией во время весеннего праздника.

Пророк Йехезк-Эль еще более последовательно политизирует миф о водном драконе-крокодиле, перенося его на современный ему Египет: фараон (быть может, сатирически) изображается «великим крокодилом» (tannîn), который возлежит в Ниле; аналогом буйства или гордыни выступает его претензия на абсолютное владение Нилом. Это соответствует, с одной стороны, роли крокодилоголового бога Себека в египетской мифологии и, с другой стороны, египетским представлениям о фараоне как о сакральной фигуре, связанной с разливами Нила. Но для библейского автора эти претензии ложны, так что грядущее поражение Египта в войне облекается в форму следующего пророчества:

Левиафан здесь не назван по имени, однако без труда узнается сюжет борьбы Бога с водным драконоподобным противником, труп которого в итоге будет брошен в пустыне. В другом месте книги Исаии миф о победе над Левиафаном также пророчески переносится в будущее — на этот раз эсхатологическое:

Здесь двойственная характеристика единого Левиафана превращается в двух самостоятельных существ, что впоследствии становится основой для легенд о двух Левиафанах — самке и самце. Однако тут речь идет, по-видимому, не о собственно морских чудовищах, более не представляющих в глазах пророка угрозы власти Творца, а, по-видимому, о Египте и Вавилоне.

Таким образом, древним израильтянам была известна мифологема, согласно которой YHWH на заре времен вступал в битву с Морем, в частности с олицетворяющим его змеевидным драконом Левиафаном, и поражал его — пробивал голову (или головы) палицей, или же отсекал ее мечом. Можно предполагать, что затем Он выкидывал труп морского владыки в пустыню, на иссыхание и съедение зверям. Эта победа утверждала космическую власть Бога и, вероятно, была первым шагом к творению вселенной. Однако по мере становления библейского монотеизма морской дракон перестает быть предвечным мифологическим противником. Упоминания о нем историзируются, а сам Левиафан превращается в метафору историко-политических явлений. Из библейской космогонии исчезает мотив победы над олицетворенным хаосом, мир создается Богом без всякого труда — словом. Левиафан же, во всем своем страшном обличье, теперь тоже лишь творение, игрушка для Него, существующая наряду с другими животными:

Так трансцендентализация образа Бога постепенно сводила на нет архаический миф.

Однако мифу о Левиафане повезло обрести новое дыхание благодаря поздней библейской Книге Иова. В ней Бог описывает — а возможно, и демонстрирует — пораженному герою различные аспекты Своего могущества. Вторая из двух речей Бога почти целиком посвящена описанию чудовищ, одно из которых сохранило свое древнее имя. Здесь Левиафан уже не противник Бога, а творение. И все же творение чудовищное и неподвластное никому, кроме самого Бога. «Выудишь ли ты Левиафана? Зацепишь ли за язык веревкой? Вденешь ли ему в нос кольцо?» — риторически вопрошает Творец Иова (Иов 40:20–21). Даже остальные боги (или ангелы) боятся чудовища (Иов 41:17). Возможность человека выловить и съесть это существо полностью отрицается.

Тем не менее на этот раз сам Творец не спешит с ним бороться. Напротив, складывается впечатление, что явление Левиафана отражает какую-то тайну божественного промысла во вселенной. Возможно, он составляет одну из диковинок в мировом зоопарке при дворе Небесного Царя. Во всяком случае, по следам книги Иова Левиафан превратится впоследствии в одно из чудес, которые показывают визионерам-мистикам, путешествующим на небо. Таким образом, теперь встреча с ним — это символическое видение мировой бездны, стихийной, иррациональной и все же тоже каким-то образом включенной в гармонию подвластного Богу мира.

Характерная особенность образа Левиафана в книге Иова и восходящей к ней традиции — существование рядом с ним второго чудовища, которое названо в речи Бога словом bəhēmôṯ. Буквально это слово представляет собой множественное число от bəhēmāh («скотина»), однако речь в книге идет о единственном существе — множественность грамматической формы, по-видимому, лишь знак особого величия (возможно также, что это эвфемизм для какого-то другого названия). С легкой руки М. В. Ломоносова это слово стало обозначать в русском языке гиппопотама, поскольку многие читатели с эпохи Просвещения идентифицировали описанное в Книге Иова существо именно с ним.

В действительности основания для идентификации библейского bəhēmôṯ с гиппопотамом недостаточны. Одним из ключевых признаков, повлиявших на такое решение исследователей, является строчка «траву, как бык, он будет есть» (Иов 40:15), однако эта фраза в контексте может быть и иронической, указывающей как раз на хищный нрав этого Бегемота: «Траву [ли], как быку, ему есть?!» Остальное описание чудища слишком поэтично, чтобы указать однозначно на какое-либо конкретное животное, а язык Книги Иова отличается сложностью для понимания. Ясно лишь, что Бегемот возлежит в тени камышей, ив и лотосов — черты скорее речного животного, но применимые с тем же успехом, например, к крокодилу. Приблизительный перевод его основного описания мог бы выглядеть, без учета трудностей текста, примерно так: