Таких не берут в космонавты. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей - Страница 4

Заметили наше появление и артисты. Те, что не участвовали в репетируемой сцене, поспешно затушили и спрятали сигареты. Клубничкина, Тюляев и черноволосая Галина даже не взглянули в нашу сторону. Они расхаживали на подмостках, толкали пафосные речи, размахивали руками.

Следом за Анастасией я пересёк зрительный зал.

Слушал звучавший на сцене диалог.

— … Мою сестру угнали в рабство в Германию! — закричала Галина.

Света Клубничкина будто бы ужаснулась от этой новости: она вскинула руки, прижала ладони к своим щекам.

Переспросила:

— Кого угнали?

Генка Тюляев напрягся, сжал кулаки.

— Немцы вывезли из нашего города уже восемьсот человек, — объявил он. — Я знаю: уже готовы списки ещё на полторы тысячи. Их отправляют в рабство!

Клубничкина развела руками.

— Что будем делать? — спросила она. — Нужно их освободить!..

Мы дошли до сцены.

Журналистка зашагала по ступеням. Я — двинулся следом за ней (не без интереса рассматривал Анастасию со спины). Замыкал наше шествие фотограф.

Максим Григорьевич свернул около первого ряда зрительного зала; направился туда, где на фоне ярких ламп в воздухе ещё парил сигаретный дым.

— Ульяна, что ты предлагаешь? — спросил Тюляев.

Посмотрел он при этом не на Клубничкину, а на журналистку газеты «Комсомолец», которая подошла к стоявшему на сцене у стены пианино.

Анастасия жестом подозвала к себе Николая.

Я замер у края сцены, следил за репетицией актёров.

Светлана заявила:

— Мы нападём на них!..

Клубничкина прервала фразу, обернулась.

Она посмотрела на меня, нахмурилась. Тут же перевела взгляд на Анастасию и на фотографа (те шёпотом обсуждали, с какого ракурса проведут фотосъёмку).

— Я не понимаю! — воскликнула Светлана. — Что происходит?

Её фраза прозвучала, будто часть сценического диалога — Рева и фотограф на неё не среагировали.

Клубничкина изобразила возмущение, подпёрла кулаками бока.

— Товарищи, — сказала она, — вы разве не заметили? Мы репетируем!

Журналистка снова никак не среагировала на реплику Клубничкиной. Она указала Николаю на пианино, нарисовала руками в воздухе квадрат — будто заключила пианино в рамку. Фотограф покачал головой и шёпотом возразил.

Светлана всплеснула руками. Она взглянула на стоявшего в зрительном зале Максима Григорьевича, словно попросила у него помощи. Но Кролик её взгляд не заметил: наблюдал за действиями работников прессы.

Света глубоко вдохнула и воскликнула:

— Товарищи из газеты!!

Рева и Николай замолчали и всё же обратили внимание на Светлану.

Анастасия улыбнулась и заверила:

— Ребята, вы нам не мешаете. Репетируйте. Не отвлекайтесь.

Она повернулась к Николаю и сказала:

— Лишние люди нам в кадре не нужны. Хочу, чтобы на снимке был только Василий. Попробуй разные эмоции…

Клубничкина повторила:

— Товарищи из газеты!!

Она снова завладела вниманием журналистки и фотографа. Решительно указала им рукой на выход из зала.

— Товарищи, покиньте актовый зал! — потребовала она. — Сейчас здесь репетируем мы. До семи часов зал в распоряжении нашего коллектива. Вернётесь сюда в своё время. Немедленно уходите!

Света тряхнула головой.

Рева и Николай переглянулись. Фотограф погладил пальцем усы (спрятал под ладонью улыбку).

Анастасия взглянула на Клубничкину и ответила:

— Девушка, успокойтесь. Не выходите из образа. У вас там только что советских граждан в рабство угнали. Спасайте их, не отвлекайтесь. Занимайтесь своим делом. Не мешайте взрослым людям работать.

Рева отмахнулась от Светланы и вновь указала Николаю на пианино.

— Коля, мне нужно показать Пиняева разносторонним…

Я заметил, как налились румянцем скулы и щёки Клубничкиной. Светлана шагнула в сторону пианино. Сжала кулаки (будто снова вошла в образ Ульяны Громовой и возмутилась действиями фашистов).

Она топнула ногой и громко переспросила:

— Это мы вам мешаем работать⁈ Писанину о Пиняеве вы назвали работой? Смешно!

Она скривила губы и пафосным тоном процитировала:

— Комсомолец Василий Пиняев, ученик десятого класса сорок восьмой школы нашего города доказал, что современные комсомольцы достойны памяти своих предшественников, прославившихся беззаветным мужеством во время Великой Отечественной войны…

Клубничкина замолчала, тряхнула головой и заявила:

— Это мы тут показываем зрителям настоящих героев! Ульяна Громова, Олег Кошевой, Любовь Шевцова, Сергей Тюленин — вот настоящие герои! Вот о ком нужно писать в газетах! А не кропать эти дурацкие статейки о московском мальчике Ваське Пиняеве!

Светлана ткнула в мою сторону указательным пальцем.

Я заметил, что её плечи вздрогнули (будто Клубничкину тряхнуло от холода).

— Уходите! — закричала Клубничкина. — Не мешайте НАМ работать!

По щекам Светланы скользнули слёзы.

Черноволосая Галина подошла к подруге, заглянула ей в лицо.

— Светочка, успокойся… — сказала она. — Ты чего?

— Я не успокоюсь! — крикнула Клубничкина. — Пусть уйдут!

Она вновь махнула рукой.

Журналистка покачала головой, произнесла:

— Коля, не обращай внимания. Это артисты, они всегда такие. Василий, подойдите к пианино.

Рева поманила меня рукой.

Николай снял крышку с объектива фотоаппарата.

— Не обращай внимания⁈ — воскликнула Светлана. — Прекрасно.

Она посмотрела на Гену Тюляева.

Заявила:

— Ладно. Тогда я уйду! Репетируйте без меня!

Клубничкина громко всхлипнула и поспешила прочь со сцены.

На бегу она обожгла моё лицо гневным взглядом. Буквально сбежала по ступеням в зал, ринулась к выходу из зала. За ней следом бросилась Галина. За Галиной к краю сцены направились братья Ермолаевы. Они тоже посмотрели на меня — словно обвинили в Светиной истерике. Братья спрыгнули в зал и зашагали на выход.

Стоявший на сцене Тюляев скрестил на груди руки, покачал головой. Генка не сдвинулся с места, вздохнул. Прочие актёры зароптали. Вот только я не понял, что именно их возмутило. Анастасия усадила меня на стул около пианино, подняла клаб. Снова поправила мне причёску, шагнула назад, придирчиво меня осмотрела.

— Прекрасно, — сказала она. — Василий, обернитесь к залу. Изобразите задумчивость. Вот так. Замрите. Великолепно.

Рева повернула голову и скомандовала фотографу:

— Коля, работай.

За четверть часа Николай сфотографировал меня сидящим около пианино, играющим на пианино, стоящим около пианино, задумчиво смотрящим в зрительный зал, улыбающимся, поющим, замершим посреди опустевшей сцены…

Из актового зала я вышел, многократно ослеплённый ярким светом фотовспышки.

Но всё же заметил стоявшую в вестибюле около окна Клубничкину. Выражение Светиного лица я не разглядел. Услышал, как Галина и братья Ермолаевы уговаривали свою подругу, чтобы та не обращала внимания на «этого дурака Пиняева».

В кабинете литературы фотограф запечатлел момент, когда я сидел за партой (склонившись над взятым со стеллажа учебником). Николай сделал снимок, когда я записывал в тетради фразу «миру мир». Сфотографировал меня у школьной доски (на которой остались записи после завершившегося почти час назад урока). Ослепил меня фотовспышкой, когда я с умным видом рассматривал висевшие на стене класса в ряд портреты Николая Гоголя, Льва Толстого и Максима Горького.

Настя Рева то и дело подходила ко мне с расческой в руке и поправляла мою причёску (будто после очередной вспышки у меня на голове топорщились волосы).

Явившегося в класс Максима Григорьевича журналистка решительно выставила за дверь.

Проводила она и Николая, когда тот объявил, что «отщёлкал всю плёнку».

Анастасия усадила меня за парту, уселась рядом со мной. Поёрзала на лавке, усаживаясь поудобнее. Достала из сумки блестящий термос и газетный свёрток с конфетами. Положила перед собой большой блокнот и авторучку.