Муля, не нервируй… Книга 4 (СИ) - Фонд А. - Страница 25

— Так Дуся устала и хочет спать, — попытался вразумить девчонку я.

— Пусть себе спит, — пожала плечами Валентина, — я на кухне посижу. Возьму у тебя какую-то книгу и там её почитаю.

— Но я могу и под утро вернуться, — продолжал уговаривать её я. — Что ты будешь на табуретке сидеть до утра?

— Подожди, Муля! — в свою очередь возмутилась и Дуся, — а почему это ты решаешь, хочу я спать или не хочу⁈ Я тоже буду сидеть и ждать тебя.

— Дуся, я же вижу, что ты устала… — начал я, но был сердито перебит Дусей.

— Не выдумывай! Иди, а мы тут сами разберёмся. Если Вера хочет домой, пусть Орфей её провожает. Валька может лечь пока на твою кровать, а я на свою прилягу. Ты раньше, чем через три-четыре часа не вернёшься. А там разбудишь нас и всё расскажешь.

— Я тоже не хочу домой! — возмутилась Вера, — почему вы остаётесь, а меня сразу домой⁈ Я тоже помогала и имею право узнать!

— Вера, но для тебя нет кровати, — попытался урезонить её я.

— Так я в комнату Беллы пойду, — ответила Вера, — всё равно ещё лекарства надо на место вернуть. А у Беллы осталась моя раскладушка. Кровать Нонны отдали обратно Михаловым, а раскладушка так и осталась. Так что не беспокойся, иди себе.

Видя такое единение, я понуро развёл руками — но женщин, если они упёрлись — не переспоришь. А если упёрлись хором, так сказать, коллективно — то уж тем более.

— А ты знаешь, где эта секретарь живёт? — спросила рациональная Валентина.

— Не знаю, — ответил я.

— А как же ты… — она осеклась и растерянно посмотрела сперва на меня, потом — на Дусю.

— Так я на работу пойду, — хмыкнул я, — Изольда Мстиславовна и Иван Григорьевич каждый день до полуночи на работе сидят. Это все у нас знают.

— Сейчас только половина одиннадцатого, — посмотрела на часы Валентина, — авось успеешь.

Я уже был собран, прихватил документы и цветок. Уходя, заметил, как Дуся незаметно перекрестила меня.

Ночная Москва была прекрасна и безлюдна. Запахи распускающейся зелени и цветов чувствовались сейчас особенно ярко. Я шёл и наслаждался. Отвык уже от таких вот ночных прогулок. Раньше, по молодости, часто гулял по ночам — то с друзьями, то с девушками. Потом, со временем, осталась одна работа. Сейчас я попал в молодое тело. А вот привычки остались мои, взрослые. Поэтому я редко гулял и веселился, постоянно решал какие-то проблемы и работал.

А сейчас шёл и улыбался. Надо будет чаще вот так гулять. А что, заведу друзей или девушку. Для того и молодость.

Здание Комитета по делам искусств СССР было тёмным, лишь два окна рядышком светились на втором этаже.

Я широко улыбнулся, хоть сердце и ёкнуло.

Значит, на работе застану. И попробую-таки продвинуть проект. А если не получится и его отберут — уеду в Якутию.

Решено!

Я вошел в здание, прошел по тёмному, освещённому тусклой ночной лампочкой коридору наверх и повернул в сторону кабинета Большакова.

Тихонько постучал в приёмную, выждал пару секунд и открыл дверь.

— Муля? — на меня с удивлением смотрела Изольда Мстиславовна, оторвавшись от какой-то бумаги. Она была не в своём обычном коричневом костюме, а в тёплой самовязанной кофте. — Что ты здесь так поздно делаешь?

— Это такка, — шепотом сказал я и показал горшок ей. — Другое название у него — Цветок чёрной летучей мыши…

— Муля! — прошипела Изольда Мстиславовна, подскочила и вышла из кабинета ко мне в коридор, — Что ты здесь делаешь?

— Принёс вам такку, — широко улыбнулся я, — очень редкий цветок. Вы оцените, Изольда Мстиславовна. А если вам не нравится, я выброшу её где-то в овраге.

Губы у старушки задрожали, и она жадно уцепилась за горшок, и проворчала:

— Признавайся, что тебе уже надо?

Глава 13

Изольда Мстиславовна схватилась за сердце, как только я выложил ей весь свой план:

— Нет, это уму непостижимо! — пробормотала она, — Как так можно?

— Вы можете всё, Изольда Мстиславовна, — доверительно сказал я и улыбнулся одной из своих самых располагающих улыбок.

— Ты наглец, Муля! — возмущённо фыркнула она и сердито добавила, — я не буду этим заниматься. Уходи! Уходи сейчас же!

— Я не уйду, пока вы не поможете уговорить Ивана Григорьевича, — настойчиво ответил я, и в этот момент дверь распахнулась, и в коридоре появился сам Большаков.

Он был в несвежей рубашке с по-домашнему закатанными рукавами и без галстука. Волосы всклокочены, а на подбородке начала пробиваться щетина. Весь вид его был недобрым:

— О чём нужно уговорить Ивана Григорьевича? — спросил он и тон его не предвещал ничего хорошего.

Обнаружив за дверью меня, он моментально побагровел:

— Бубнов! Где ты был весь день⁈ Почему не выполнил моё указание⁈ Я тебе что, твою мать, велел сделать⁈ — и он принялся орать на меня, совсем не подбирая выражений.

Я стоял и молча слушал.

Изольда Мстиславовна, вся аж побелела и продолжала держаться за сердце. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок.

— А это что ещё такое⁈ — вдруг осёкся Большаков и вытаращился на горшок с экзотическим цветком чёрной летучей мыши в руках у секретаря.

— А это взятка, — ответил я простодушным голосом, — я хотел через Изольду Мстиславовну уговорить вас.

— Что-о-о-о-о?!! — на Большакова было страшно смотреть.

И он опять принялся орать.

Лицо Изольды Мстиславовны приняло зеленоватый оттенок и пошло пятнами.

Когда Большаков чуть иссяк и начал повторяться по третьему кругу, я сказал миролюбивым голосом:

— Иван Григорьевич, не надо так кричать. Вы пугаете Изольду Мстиславовну. А ведь она здесь вообще ни при чём.

От такой моей наглости, или же от того, что я молвил это совершенно спокойным тоном, глаза у Большакова чуть не вылезли из орбит. Он сейчас напоминал выброшенную на берег рыбу.

Вот только мне было совсем не смешно.

Потому что именно в эту минуту решалось всё.

Поэтому я сказал:

— Я хотел уговорить Изольду Мстиславовну уговорить вас пойти прямо сегодня с утра к Сталину. И доложить советско-югославский проект, как идею Комитета по делам искусств СССР.

Большаков побагровел ещё сильнее, уши его запылали:

— Я же кому сказал, отдать всё Александрову⁈ Ты покинул рабочее место! Самовольно! К тебе домой приходили люди из Института философии, так ты им что, не отдал⁈

На него сейчас было страшно смотреть.

Изольда Мстиславовна взглянула на него, что-то слабо пискнула и унеслась обратно в кабинет.

А я остался лицом к лицу с бушующим торнадо. Большаков орал, брызгая слюной, а я стоял, смотрел и понимал, что на этом всё. Точка. Судя по его позиции, ничего у меня не вышло, и я только что потерпел самое сокрушительное в обеих жизнях поражение.

Возможно, оно будет стоить мне свободы или даже жизни.

Так что терять мне уже было нечего. Поэтому я опять сказал:

— Конечно, не отдал. С чего это я должен свой труд, свою идею, отдавать непонятно кому?

— Да кто ты такой⁈ — вызверился Большаков, — да ты хоть понимаешь, утконос недоделанный, что ты натворил⁈ Да ты же нас всех под монастырь только что подвёл… да ты…

И он опять завёлся.

А я понял, что всё, что я до этого делал — ушло насмарку. Поэтому в сердцах выпалил:

— Да, цветок летучей мыши — мотивация не самая лучшая. Надо было Раневскую лучше взять.

От таких моих слов Большаков сбился, как-то сдавленно охнул и вдруг ка-а-ак заржёт.

Вот да. Реально. Как конь заржал.

Он стоял и смеялся так, что аж слёзы на глазах выступили.

Изольда Мстиславовна, которая выбежала в коридор со стаканом чего-то крайне вонючего, вроде как валерьянки, изумлённо уставилась на меня:

— Что происходит?

Я пожал плечами и кивнул на Большакова:

— Иван Григорьевич выражает скепсис по поводу успеха советско-югославского проекта.

— О-о-ох… — Большаков, отсмеявшись, принялся вытирать выступившие на глазах слёзы.

А мы с Изольдой Мстиславовной стояли и ждали, пока Большой Босс придёт в себя. Она держала стакан с валерьянкой, а я — горшок с цветком летучей мыши, больше напоминающим не цветок, а гигантского гипертрофированного таракана.