Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер - Страница 10

Влюбленный Черчилль, часть II. Вайолет Асквит, 1906 год

[22]

По меркам большинства мужчин Уинстон Черчилль к своим тридцати двум годам добился поразительного успеха. Известный как в Великобритании, так и в Америке благодаря захватывающим военным подвигам, он был депутатом от Либеральной партии (от северо-запада Манчестера) и членом Кабинета министров. К 1906 году он занял пост президента Торговой палаты; его ноги в брюках в тонкую полоску, сшитых модным портным Генри Пулом, уверенно двигались по коридорам власти. Но истинная любовь продолжала ускользать от него. Могло даже показаться, будто романтические отношения и размеренная семейная жизнь не были для него приоритетом — несмотря на все его протесты. В ту новую эдвардианскую эпоху перед ним лежала дорога в самые модные салоны лондонского общества. Но можно ли было найти в них любовь и романтику?

Вайолет Асквит (позже Бонэм Картер), дочь будущего премьер-министра Генри Асквита, а позже магнетически харизматичная писательница, была яркой дебютанткой с интересными, резкими чертами лица, прямым носом и выражением, которое может показаться почти скорбным, даже под тиарой из цветов, как на фотографии для архивов высшего британского общества.

Быть дебютанткой в те времена означало, что девушку наряжали в белое платье и представляли королю на квазицеремонии первого выхода в свет. Цели самой Вайолет были куда более грандиозными. В будущем она действительно станет политиком, регулятором BBC и активной сторонницей европейской интеграции. Нить ее жизни тесно переплетена с нитью жизни Черчилля, их связывала крепкая дружба.

Ходили слухи, что она питала к нему безответную любовь. Однако «заинтересованное увлечение», возможно, было более точным определением. Родившаяся в 1887 году Вайолет знала о Черчилле уже в восемнадцатилетнем возрасте. В 1905 году она записала в дневнике, что заметила его на одном особо модном театральном событии:

Вайолет не могла не заметить Черчилля в этой левацкой феерии, очень уж неуместно он смотрелся среди всех этих прогрессивных социалистов в сиянии своих имперских военных приключений. А их первая личная встреча, судя по всему, задала тон дружбе, которой суждено было продлиться десятилетия.

«Я познакомилась с Уинстоном Черчиллем в начале лета 1906 года на званом ужине, на котором присутствовала еще совсем юной девушкой, — напишет Асквит в своих мемуарах. — Принимала нас леди Уэмисс, и, помнится, среди гостей были Артур Бальфур, Джордж Уиндэм, Хилари Беллок и Чарльз Уибли». Тогда Черчилль еще был заместителем министра по делам колоний.

Впрочем, потом театральность с Черчилля спала (как известно, он сказал ей также: «Мы все черви. Но я верю, что я светлячок»), и он затеял с сидящей рядом юной девушкой более плодотворный разговор.

«Позже он спросил меня, считаю ли я, что слова имеют магию, и музыка совершенно не зависит от их смысла, — вспоминала Асквит. — Я ответила, что определенно, и процитировала как классический, хоть и избитый, пример первое, что пришло мне в голову: Темно в сознанье, на душе несладко, / Как будто зелий, сонных трав запас / Я поглотил стремглав и без остатка… Его глаза засверкали от возбуждения. “Скажите это еще раз, — воскликнул он. — Повторите! Это так чудесно!”»

Молодая женщина была озадачена. Он же знает знаменитую «Оду соловью» Китса? Но нет, не знал. Он не читал этого стихотворения и даже никогда не слышал о нем раньше.

Похожая реакция была и после того, как Асквит продекламировала пару строк из Блейка, назвав имя поэта. Черчилль довольно комично предположил, что она имеет в виду его однофамильца-адмирала, да еще и поинтересовался, как тот находит время писать стихи. «Я была потрясена тем, что он, с его острой чувствительностью к словам и мастерством их использования, совершенно не исследовал эти важнейшие области английской литературы». (Причем довольно долго. Однако после той встречи Черчилль не только прочел, но и выучил все оды Китса наизусть. Его способность к самообразованию — в Индии он самостоятельно пробился через труды Гиббона, Маколея и древних греков — была поистине почти демонической.)

В этом смысле Черчилль был немного похож на Шерлока Холмса: блестящий, но абстрактный ум, он даже не знал, что Земля вращается вокруг Солнца, да и не хотел знать. При этом он усваивал любую новую идею с квантовой скоростью и с потрясающим успехом занимался решением самых трудных проблем.

Далее была первая встреча Черчилля с человеком, которого он в будущем начнет презирать, и она поставила их на одну сторону — в первый и последний раз в их жизни.

Переход к имперской теме. Махатма Ганди, 1906 год

[23]

Политик, которого многие представители рабочего класса считали врагом, вытащил из своей чиновничьей шляпы несколько реформ, на редкость напоминающих социалистические. Например, в 1908 году Черчилль, будучи председателем Совета по торговле, внес в закон изменения, означавшие, что профсоюзы впервые не будут нести финансовую ответственность за возмещение ущерба, причиненного забастовками. Порой действительно создавалось впечатление, что он искренне хочет улучшить судьбу народа в целом. При этом его позиции по некоторым вопросам были остро реакционными, и на первом месте среди них, безусловно, стояли Индия и империя. В последующие сорок лет, в период постепенного распада Британской империи, рычащий голос Черчилля начал звучать все громче, ведь разрушалось то, что он считал идеальной системой. Он провел свою безмятежную юность на полях для игры в поло, потягивая шампанское под розовыми индийскими закатами, — для него этот мир был идеальным. Но даже в самые яростно-воинственные моменты его жизни случались вспышки прозрения.

Строго говоря, это даже не встреча, скорее, что-то вроде нее, но событие было наполнено внутренней исторической иронией. Единственный день, когда Махатма Ганди и Уинстон Черчилль — возможно, самые ярые оппоненты в мире — пребывали в идеальном согласии.

«Перед прибытием в Англию индийской депутации королевская санкция на Азиатский указ в Трансваале была приостановлена», — так на сухом языке репортажа описывался единственный раз, когда эти двое оказались на одной стороне. На дворе стоял 1906 год, время активного обсуждения проблемы южноафриканской дискриминации индийского населения. Мохандас Ганди, молодой юрист, получивший образование в Лондоне — и одетый не так, каким его помнят сегодня, а по-западному, в сюртук и галстук, — столкнулся с радикализацией в этой сфере лично: его жестоко выбросили с поезда в Питермарицбурге за отказ подчиниться правилам расовой сегрегации в вагонах.