Инженер Петра Великого 3 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 19

Самовар, конечно, дело хорошее, душу греет, да и Государю приятно — тут спору нет. Но главная моя заноза, от которой ни днем, ни ночью покоя не было, никуда не делась. И звали эту занозу — сталь. Вернее, ее отсутствие в том виде, в каком она была нужна для моих «Смирновок». Бездымный порох, который мы потихоньку начинали гнать в Игнатовском в более-менее приличных количествах, создавал в стволе такое давление, что обычное железо, пусть даже самое распрекрасное, охтинское, просто не держало. Раздувало его, как лягушку через соломинку, а то и вовсе рвало к чертям собачьим при первых же выстрелах (до сих пор удивляюсь как первый прототип выдержал). Мои прежние пляски с бубном вокруг цементации, то есть попытки насытить углеродом хотя бы поверхность ствола, давали лишь кратковременный эффект. Снаружи ствол становился тверже, это да, но внутри оставался таким же мягким, и после пары десятков выстрелов начинал сыпаться. Нужна была сталь однородная по всей толщине, с точно выверенным содержанием углерода, чтобы и упругая была, и в то же время не хрупкая, способная выдержать адские нагрузки. В моем времени это называлось легированной оружейной сталью, и варили ее в мартеновских или электропечах, где каждый чих контролировался, и химический состав, и температура. Здесь же о таком можно было только в сладких снах мечтать.

Приходилось крутиться, исходя из того, что было под рукой, а под рукой, мягко говоря, было негусто. В Игнатовском я велел отгрохать еще одну кузницу, подальше от пороховых цехов, само собой, от греха подальше. Обычный кузнечный горн для наших затей не годился — он не давал достаточно высокого и, главное, стабильного жара. Я несколько недель ломал голову над его конструкцией, перерывая в памяти все, что когда-либо читал или слышал о старинных металлургических процессах. В итоге получилось нечто среднее между ежом и ужом: горн сложили из огнеупорного кирпича (который пришлось специально заказывать и тащить за тридевять земель), с хитроумной системой подачи воздуха от здоровенных мехов. А мехи эти, в свою очередь, приводило в движение водяное колесо, которое мы приспособили на ближайшем ручье. Такая конструкция позволяла добиваться более высоких температур и поддерживать их более-менее ровно.

Но сама по себе печка — это еще не все, даже полдела не сделано. Главное — сырье и технология, чтоб ее! В качестве исходного материала брали лучшее кричное железо, какое только удавалось раздобыть. Его перековывали по сто раз, чтобы выбить все шлаки и добиться хоть какой-то однородности. А вот дальше начиналась та самая «алхимия», от которой у любого нормального металлурга волосы бы дыбом встали. Для получения стали нужно добавить в железо определенное количество углерода. Но как это сделать, чтобы не переборщить и не недодать? Я перепробовал кучу способов. Один из них — так называемый «томленый»: куски железа пересыпали древесным углем (причем, я быстро сообразил, что уголь из разных пород дерева дает разный результат, и мы начали экспериментировать с березовым, дубовым, сосновым — целая наука!) и запечатывали в глиняных коробах. Потом эти короба ставили в горн и долго-долго томили при высокой температуре. Смысл был в том, чтобы углерод из угля потихоньку «впитался» в железо. Процесс был долгий, нудный, а результат — как бог на душу положит. Иногда получалась вполне сносная сталь, а иногда — такой переуглероженный, хрупкий чугун, что только на переплавку и годился, никуда больше.

Другой метод, который я пытался освоить, был ближе к тигельной плавке, хотя до настоящих тиглей нам было как до Китая в известной позе. Мы лепили небольшие глиняные «стаканы» из самой огнеупорной глины, какую только могли нарыть, обжигали их до состояния камня. В эти «стаканы» закладывали мелко нарубленное железо вперемешку с толченым древесным углем и небольшим количеством флюса (измельченного известняка или речного песка — тоже подбирали наобум, методом тыка) для удаления всякой дряни. Потом эти «стаканы» ставили в самый жар горна. Расплавить железо до жидкого состояния в таких условиях было почти нереально, но удавалось довести его до такой консистенции, как густое тесто, когда углерод мог активнее с ним соединяться. Полученные «лепешки» потом снова и снова проковывали, чтобы выгнать остатки шлака и добиться более-менее равномерного распределения углерода.

Федька в этих экспериментах оказался просто незаменим. У него было какое-то шестое чувство на металл, звериное чутье. Он по цвету каления, по тому, как молот отскакивает, по искре, что летит из-под зубила, мог с поразительной точностью определить, что за дрянь у нас получилась на этот раз, или, наоборот, что-то путное. Я пытался как-то систематизировать его наблюдения, завел целые талмуды, куда записывал пропорции шихты, время выдержки в горне, режимы ковки. Это была настоящая исследовательская работа, тяжелая, грязная, часто доводившая до белого каления от неудач, но невероятно увлекательная. Мы набивали шишки одну за другой, портили материал, обжигались, но потихоньку, шаг за шагом, нащупывали верный путь, как слепые котята.

Параллельно с этими металлургическими изысканиями в другой мастерской, под чутким руководством того же Федьки (когда он не колдовал у горна), шла сборка первых экземпляров СМ-1. Детали вытачивались вручную, на таких примитивных токарных и сверлильных станках, которые мы сами же и соорудили из чего попало, подгонялись напильниками до седьмого пота. Это была ювелирная работа, требующая адской точности и ангельского терпения. Затворы, ударно-спусковые механизмы, магазины — все это рождалось в муках, из кусков металла, потом и кровью наших мастеров.

Стволы для этих первых «Смирновок» мы пока брали с Охтинского завода — те самые, из лучшего доступного железа, которые, как я уже прекрасно понимал, долго не протянут под натиском бездымного пороха. Но для отработки механики, для первых пристрелок они годились. Я понимал, что это так, временная мера, чтобы дырку заткнуть. Настоящая «Смирновка» должна была иметь ствол из нашей, игнатовской стали, выкованной по новой технологии. Каждый удачный слиток стали, полученный в нашей кузнице, был на вес золота, без преувеличения. Его тут же пускали на изготовление опытного ствола, который затем подвергался самым беспощадным испытаниям. Большинство из них этих испытаний не выдерживали, разлетаясь вдребезги. Но иногда случалось чудо! Ствол держал выстрел, другой, десятый… И это была такая маленькая победа, которая окрыляла и заставляла двигаться дальше, несмотря на все трудности и разочарования.

Мы собрали около десятка СМ-1 с охтинскими стволами. Это были еще очень сырые, «доведенные напильником до ума» образцы, но они работали! Продольно-скользящий затвор, магазин на пять патронов (пока еще с ручной подачей, без пружины, над которой я отдельно бился), примитивные прицельные приспособления, сделанные на глазок. Но когда я брал в руки это оружие, чувствовал его приятную тяжесть, слышал уверенный лязг затвора, я понимал, что это — будущее.

Федька, глядя на эти первые винтовки, сиял, как начищенный пятак.

— Гляди, Петр Алексеич, — басил он, любовно поглаживая свежесмазанный ствол, — а ведь могём, когда приспичит! Не хуже немца аль шведа сработано, не стыдно людям показать!

— Могём-то могём, Федор, — отвечал я, усмехаясь, — только вот железо наше пока, сам видишь, слабовато. Душа у ружья должна быть стальная, крепкая, чтоб не подвела в лихую минуту. А мы пока только к ней на цыпочках подбираемся. Но ничего, доберемся. Обязательно доберемся.

В Игнатовском жизнь шла своим чередом. Орлов, мой верный цербер-комендант, караулы удвоил, а то и утроил. Солдаты его «заводской гвардии» несли службу в три смены, не смыкая глаз, патрулировали не только сам периметр усадьбы, который мы обнесли новым, высоченным частоколом, но и окрестные леса прочесывали, чтоб ни одна мышь не проскочила. Въезд и выезд из Игнатовского — только с моего личного «одобрям-с», и каждого, кто шастал туда-сюда, шмонали по полной программе. Орлов своих бойцов гонял в хвост и в гриву, не давая спуску: то учебные тревоги, то стрельбы (пока еще из старых фузеек, мои «Смирновки» были наперечет и предназначались для особых случаев), то мордобой, то бишь рукопашные схватки.