Инженер Петра Великого 3 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 20

Мой собственный быт был спартанский. Занимал я несколько комнат в барском доме, но большую часть времени торчал либо в мастерских, где пахло раскаленным металлом и потом, либо в своей «химической шарашке», где витал едкий дух кислот, либо горбился над чертежным столом, ломая голову над очередными расчетами. Ел что под руку попадется и когда время выпадало, спал урывками, как придется, часто прямо в одежде, на походной койке, которую велел притащить в кабинет.

Ах да, в усадьбе появилась девушка. Любава. Тихая и незаметная девка-служанка, которую мне подсунул Брюс «для ведения хозяйства». Она как-то умудрялась поддерживать в моих берлогах подобие порядка и обеспечивать меня горячей едой. Она шмыгала почти бесшумно, никогда не лезла с дурацкими вопросами или пустой болтовней. Иногда я ловил на себе ее быстрый взгляд, но тут же отворачивался, уходя с головой в свои думы. Не до сантиментов мне было. Голова была забита проблемами пороха, стали, организацией производства.

На редкие выезды в Петербург, на эти дурацкие ассамблеи или на доклад Государю, я смотрел как на каторгу. Столичная суета, пустая трепотня придворных шнырей, эти бесконечные интриги и подковерная грызня — все это дико отвлекало от главного дела. Я, конечно понимал, что и это — часть игры, что без поддержки Государя и Брюса все мои начинания пойдут прахом. Поэтому приходилось терпеть, натягивать на физиономию подобие улыбки, отвечать на идиотские вопросы, иногда даже выплясывать какой-нибудь новомодный менуэт, чувствуя себя при этом полным кретином в парике. На этих сборищах я часто ловил на себе заинтересованные, а порой и откровенно раздевающие взгляды придворных дамочек. Моя репутация «царского любимчика», «инженерного гения», да еще и с налетом таинственности и опасности, видимо, щекотала их пресыщенные нервы. Какие-то знатные матроны, у которых дочки на выданье засиделись, пытались ненавязчиво так свести меня со своими чадами, какие-то молоденькие вертихвостки откровенно строили мне глазки, хлопая ресницами. Я оставался ко всему этому холоден, как айсберг в океане. Хотя молодой организм требовал естественных потребностей. И, кажется, надо было этим заняться. Не вечно же только оружием заниматься.

И вот, во время одного из таких вынужденных визитов в столицу, когда я только-только отчитался перед Государем об очередных успехах (и, чего уж греха таить, неудачах) в Игнатовском, и уже собирался откланяться, чтобы пулей метнуться обратно к своим печам и станкам, меня догнал запыхавшийся, как загнанная лошадь, адъютант Брюса.

— Петр Алексеич, ваше благородие! — выпалил он, едва переводя дух. — Яков Вилимович срочно вас к себе кличут! Дело не терпит отлагательства!

Брюс по пустякам не стал бы так суетиться. Если «срочно» и «не терпит отлагательства», значит, дело пахнет керосином, и запашок этот явно не из приятных.

Глава 8

Интерлюдия 1.

Вечерний сумрак медленно окутывал стены старинного монастыря, затерявшегося в густых лесах подмосковья, вдали от суетной и шумной столицы, где кипели страсти и вершились судьбы империи. В одной из келий, скупо освещенной лишь колеблющимся пламенем одинокой восковой свечи, за простым дубовым столом сидел Митрополит Стефан Яворский, Местоблюститель Патриаршего престола. Лицо его, изборожденное глубокими морщинами, хранило печать многолетних дум. Он только что закончил вечернюю молитву и теперь, погруженный в свои мысли, перебирал четки. Тихий стук в дверь нарушил устоявшуюся тишину.

— Войдите, — чуть усталым голосом произнес митрополит, не оборачиваясь.

Дверь отворилась, и на пороге возникла фигура человека среднего роста, одетого в добротный, неброский кафтан темного сукна, какой обычно носили зажиточные купцы или приказчики. Цепкий, изучающий взгляд гостя, да едва уловимый иностранный акцент, с которым он произнес приветствие, выдавали в нем человека не того круга, за который он себя пытался выдать.

— Благословите, отче святый, — проговорил гость, склоняя голову и делая вид, что ищет руку митрополита для благословения, хотя сам не сделал и шагу вперед. — Купец Эрик Андерссон из Стокгольма, по торговым делам в ваших краях оказался, да вот, прослышав о вашей мудрости и благочестии, осмелился просить краткой аудиенции.

Стефан Яворский медленно поднял голову, он изучал пришедшего. Митрополит не протянул руки для лобзания, лишь указал на простую деревянную скамью у стены.

— Садись, купец, коль пришел. Какие такие дела торговые привели тебя из Стокгольма в сию обитель, да еще и в столь поздний час? Не иначе, как о спасении души радеешь?

Митрополит сомневался, что швед был православной веры, поэтому не придал значения его словам.

«Купец» усмехнулся одними уголками губ, присаживаясь на краешек скамьи. Он не стал долго ходить вокруг да около, перейдя почти сразу к сути своего визита.

— Радею, отче, и о душе, и о благополучии земель, где вера Христова еще крепка, — начал он вкрадчивым голосом. — Доходят до нас, в землях лютеранских, слухи тревожные о том, что творится ныне в державе русской. О том, как государь ваш, Петр Алексеевич, вознамерился старые порядки порушить, обычаи искоренить, а вместе с ними и веру православную подменить какими-то заморскими выдумками.

Яворский молча слушал с непроницаемым выражением лица, лишь пальцы чуть крепче сжали деревянные бусины четок. Он прекрасно понимал, куда клонит этот «купец» и чьи уши торчат за его велеречивыми сетованиями.

— А пуще всего, — продолжал гость, внимательно следя за реакцией митрополита, — смущают умы православных те машины диковинные, что мастерит по царскому указу некий капитан Смирнов. Огонь, что от него исходит, гром невиданный… Не от лукавого ли все это, отче? Не сам ли антихрист нашептывает ему эти чертежи богомерзкие, дабы соблазнить и погубить души христианские? Ибо сказано ведь: «По плодам их узнаете их». А какие плоды от этих орудий, кроме смерти да разрушения?

Эрик Андерссон сделал небольшую паузу, а затем, понизив голос до заговорщицкого шепота, перешел к самому главному.

— Есть люди, отче святый, и у нас, и в других землях европейских, что с тревогой взирают на сии новшества. Эти люди готовы оказать помощь тем, кто не устрашится встать на защиту истинной веры, кто осмелится возвысить свой голос против этого безумия. Помощь и советом, и, — тут он сделал еще одну многозначительную паузу, — и средствами немалыми. Ибо борьба за дело Божие требует молитвы, твердой руки, а также злата, дабы собрать под свои знамена верных сынов Церкви. Организовать сопротивление этому натиску безбожному.

Предложение было сделано. Завуалированное, правда. Деньги и поддержка в обмен на противодействие царским реформам и, в первую очередь, деятельности Смирнова, чьи изобретения, очевидно, вызывали серьезную обеспокоенность у тех, кто послал этого «купца».

Стефан Яворский долго молчал. После разговора со Смирновым в присутствии Государя, да сановников, митрополит не мог отогнать чувство неправильности. Смирнов его смущал своей образованностью, а это неправильно. Не мог простой мастеровой иметь такую речь.

Свеча на столе потрескивала. Наконец, он поднял глаза на своего визитера. В его взгляде не было неуверенности.

— Лукаво говоришь, гость незваный, — произнес он строго. — Искушаешь, яко змий в Эдемском саду. Да только забыл ты, с кем речь ведешь. Я — Митрополит Церкви Русской Православной, и служу я Богу Единому да Государю своему, Помазаннику Божьему. — Каким бы он ни был — мысленно добавил Яворский. — А дела державные и пути Господни — не тебе, иноверцу, судить. Да, есть в реформах государевых то, что смущает мой пастырский дух, есть то, о чем болит душа моя. И о капитане Смирнове, и о его «машинах» я свое слово еще скажу. Но скажу его здесь, на земле Русской, открыто и по совести своей. А вы, господа шведы, — он сделал ударение на последнем слове, давая понять, что не обманулся личиной купца, — привыкли чужими руками жар загребать. Не выйдет! Церковь Русская сильна своим духом и верой народа своего, и не нуждается она в помощи тех, кто веками точил зуб на Русь Святую и только и ждет, как бы посеять смуту да раздор в нашем доме. Так что ступай с миром, «купец», да передай своим хозяевам, что Митрополит Стефан Яворский родиной не торгует и совестью своей не поступится. Сами разберемся, где правда, а где кривда, без ваших «добрых» советов и иудиных сребреников.