Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 24

Сюжеты… Придется все-таки до Шерлока добраться. А заодно прихватить Пуаро. Надо только имена героям придумать. Как обозвать Холмса с Ватсоном?

Зато имя главного злодея есть. Допустим, Николай Муров. Никмур. Никамура. Страшный японец, который готовит поражение Российской империи.

— Ваня, ты ничего не слышишь? — спросила вдруг Аня, насторожив ушки.

— А что…? — начал я, но замолк, прислушиваясь.

— Ме-е-е…

И ведь орет где-то рядом. Не иначе, перед нашим забором.

Анька выскочила из-за стола со скоростью света и помчалась встречать подругу. А я, заслышав меканье, отчего-то подумал — ну и зачем ты вернулась-то, дура? Как же без тебя-то было спокойно.

Глава 12

Нечто о совести

Допросная камера в полицейском участке вполне симпатичная. Не сказать, что уютно и обстановка домашняя, зато окно без решеток, чистый стол и два табурета. Из-за жары я даже створку окна открыл — типа, птичек послушать, но вместо заливистого пения соловья доносится карканье.

Окно допросной камеры выходит во двор, к полицейской конюшне. Судя по всему — лошадок только что кормили овсом, что-то просыпалось, а каркуши спешно пытаются очистить территорию от просыпавшегося зерна. Тут же суетятся воробьишки, стремившиеся заполучить и свою долю. Да, а где же голуби? В моей эпохе эти летающие крысы уже все бы заполонили, распихали бы и ворон, и воробьев.

Сколько раз собирался потребовать от полицейских, чтобы они приколотили сиденья к полу. Иначе попадется какой-нибудь ретивый подследственный, ухватит за ножку и долбанет по башке допросчику. Если учесть, что чаще всего здесь допрашиваю именно я, так мне и перепадет.

Я каждый раз, как прихожу сюда, в эту камеру, собираюсь потребовать от пристава закрепить мебель, но после заполнения протокола о том забываю. Как полагаю, когда получу по башке (тьфу-тьфу), так сразу и приколотят.

Сегодня, вроде бы, эксцессов не должно быть, потому что допрашиваю женщину. Впрочем, что выкинет женщина — неизвестно. Авось да успею среагировать, а иначе меня можно лишать спортивного разряда. Это у меня которая подследственная? Была хозяйка гостиницы, была гувернантка, а еще старая раскольница. И все, по сути своей, отделались легким испугом. А, была еще потенциальная подследственная, но она, в силу своего возраста, вообще не подлежала суду. Думаю, понятно, о ком идет речь?

Гостиница «Англетер», в которой хозяйничает бывшая глава преступной группировки Анастасия Тихоновна, ненадолго превращалась в «Москву», но отчего-то свалилась вывеска с Медным всадником, открыв людям и городу старую надпись. И объявление появилось, что здесь подают самые лучшие английские завтраки. Надо было еще приписать — Ай эм май брэкфест эври дей!

А мадам Настасья приписала другое — мол, в нашей гостинице подают собственные яйца. Я, грешным делом, собирался отведать английский завтрак в «Англетере», но теперь боюсь.

Дверь раскрылась без стука и возник Федор Смирнов, нынче бывший дежурным.

— Ваше высокоблагородие, арестантку доставил, — козырнул он.

Формально, Ангелина Никаноровна пока не арестована, а задержана, но не стану придираться к деталям.

— Присаживайтесь, госпожа Михайлова, — кивнул я на табурет, а потом кивая городовому, что привел ко мне задержанную — дескать, свободен.

Подумал — закрывать окно или нет? Но если задержанная соберется сигать в окно, ей вначале придется сдвигать в сторону меня.

— Стыдить станете, господин следователь? — ехидно посмотрела на меня свекровь покойной Екатерины Михайловой.

По правилам, спрашивать должен сам следователь. Уж сколько на эту тему понаписано — типа, рыкнул: «Вопросы здесь задаю я!»

Но я так часто слышал от своих подследственных вопросы, что уже перестал обращать внимание на правила. Точнее — готов ответить на все вопросы, ежели, это в интересах дела. Жалко мне, что ли? Иной раз подследственный сам подскажет, о чем его спрашивать. Но если отвечать не в моих интересах, так и отвечать не стану.

Кажется, передо мной сидит другой человек. Недавно же — всего пару дней назад, это была милейшая женщина, искренне любившая свою невестку, переживающая о крепости семьи своего сына настолько, что готова закрыть глаза на измену. И, более того, решившая подыграть изменщице и обмануть собственного сына. Правда, скорее всего, всплывет, но когда это будет?

А я, грешным делом, уже готов был посочувствовать семейному горю Михайловых. Да что там — готов был даже отказаться от проведения вскрытия и посоветовать женщине скрыть истинные причины самоубийства невестки. Чтобы она сказала любимому сыну — мол, настроение у Катьки плохое было, пошла и утопла. Или, того проще — пошла белье полоскать, да в воду упала. А то, что соседи говорят — не верь, сынок, и никого не слушай. Не могла наша Катька руки на себя наложить. А то, что погибла — так поплачем сынок, погорюем, но что поделать? Бог дал тебе жену, бог и взял.

Все могло быть, если бы не обувь, отсутствовавшая на месте происшествия и, как следствие, некоторые сомнения. А сомнения трактуют в пользу подсудимого лишь в суде. Следователь мыслит немного иначе.

И что же теперь? А теперь же передо мной сидела жесткая и очень расчетливая тетка, чем-то напоминавшая Анастасию Тихоновну из бывшей гостиницы «Англетер». А уж такую стыдить — только сотрясать воздух. Если только для очистки совести, но оно мне надо?

— Стыдить? — вскинул я брови, разыгрывая небольшой спектакль. — С чего вдруг? То, что вы давеча передо мной страдалицу изображали — вполне нормальная вещь. Более того — если бы вы стали говорить, что знать не знала, ведать не ведала о том, что Катька беременная, было бы хуже. Не поверил бы, что шило в мешке таить можно. А так все, как по нотам. И про измену узнала, и бедной невестке желала помочь. Так здорово вы печаль изображали, что я и сам едва-едва не расплакался. А вы молодец. Здорово меня разыграли. Так что, я на вас не в обиде. Скажем так — рабочий момент. Вы выкручиваетесь, а я допрашиваю. Не вы первая у меня, не вы последняя. Я вам даже сочувствую. Кому же в тюрьму-то охота?

— Я не про то, господин следователь, про другое, — хмыкнула Ангелина Никаноровна. — Про то, что невестку своими собственными руками утопила. Нехорошо это, верно? Мол, стыдно ведь должно быть? Как же вы перед богом и людьми-то станет дальше жить? Давайте.

— А что вы желаете услышать? — деланно зевнул я. — Чтобы я сказал — ай-ай-ай, как же нехорошо? Напротив, очень даже прекрасно и замечательно, что вы свою невестку решили утопить.

— Вы, господин следователь говорите, да не заговаривайтесь, — насупилась экс-свекровь. — С чего это прекрасно? Смеетесь над старухой?

Ишь ты, она себя уже в старухи произвела.

— Так все с того же — прекрасно, — хмыкнул я. — Я не смеюсь, а вполне искренне говорю. Если бы не такие как вы, у меня бы работы не было. Вот, напоили вы свою Катьку валерианой… — начал я разъяснять свою позицию, а потом, словно бы спохватился: — Да, как вы до этого додумались-то?

— А что тут думать? Ежели много настойки выпить — так квелым станешь и сонным, — усмехнулась Ангелина Никаноровна. — Вот так и Катька — напилась, так можно с ней что угодно делать… Вина напилась — так можно в кусты тащить, а там и… вовсю, а настойки моей — так и в реку. Так что вы там говорить-то стали? Почему хорошо, что я невестку свою утопила?

— Ага, сейчас разъясню, только кое-что быстренько запишу, — пообещал я. Вписав «установочные данные», повернул протокол допроса к Михайловой. — Внизу распишитесь, что станете говорить только правду, как под присягой.

— А чё бы не рассказать? — хохотнула Михайлова, взяв ручку. Подпись свою она поставила уверенно. Ишь, грамотная женщина.

— Приступим, — кивнул я.

— Так отчего хорошо-то? — напомнила свекровь-убийца про мое обещание. — Чего это хорошо, что я Катьку убила?

— Давайте пока по делу, — покачал я головой. — Вы мне все расскажете, а потом я стану говорить. Договорились?