Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа - Страница 11

Когда мы приехали, уже опустился вечер. Я видел, как тьма падает с небес, разливается в пространстве и растворяется в воздухе. Я чувствовал, как вдыхаю ее. Казалось, тьма просачивается в меня сквозь поры моего тела и остается в нем. Хотелось найти хоть какой-то свет, чтобы на миг вздохнуть полной грудью; но улица освещалась очень скудно и тонула в полумраке, двери в лавках были заперты, а до ближайших фонарных столбов было далеко.

Улица была почти пустой. Какие-то люди торопливо проходили мимо меня и исчезали в переулках. Машина, на которой я ехал, ушла в неизвестном направлении, пассажиры растаяли в уличной мгле.

Девушка уходила все дальше и дальше, и уже с трудом можно было ее различить. Я подумал пойти за ней, но сразу же усомнился. Я представил себя на месте того, кто пытается настигнуть человека, которого увидел в толпе со спины. Он гонится за этим человеком по пятам, расталкивает всех на пути, стараясь не потерять его из виду. Но как только он догоняет его и видит его лицо, так сразу же его постигает разочарование, потому что он понимает, что это совсем другой человек, и его ввело в заблуждение поразительное сходство.

Такая картина несколько смутила меня, однако вскоре я забыл об этом и отправился следом за ней. Сама мысль о том, что я могу потерять ее, пробуждала во мне глубокую смутную печаль.

Я сделал всего несколько шагов и тут же остановился. У меня было ощущение, что земля у меня под ногами мягкая, как губка. Я стоял и с изумлением взирал на асфальтовый тротуар. Когда я поднял голову, то я почувствовал, как бешено колотится мое сердце. Я увидел, что девушка возвращается. Подойдя, она проговорила:

— Я подумала, что, возможно, вам нужно помочь, поскольку вы впервые приехали в Палестину.

— Да, мне нужна помощь, — поспешил ответить я.

Несмотря на полумрак, я видел, что ее прозрачные карие глаза продолжают излучать ясный свет. Как мне хотелось постоянно находиться в круге этого света.

— Мне кажется, что тьма растворяется в воздухе, и я вдыхаю ее, — сказал я, — а еще мне кажется, что ноги погружаются в землю, когда я ступаю по ней.

— Нет, тебе это не кажется. Так и есть на самом деле.

— Тогда как же люди живут здесь?

— Они дышат этим воздухом и ходят по этой земле, поскольку выбора у них нет. Поэтому лица у всех здесь желтые и бледные. Разве вы не заметили, что лицо у меня отливает желтизной?

Только тогда я вспомнил, что не смотрел на ее лицо и не видел его. Я все время смотрел только в глаза.

— Пойдемте! Нам нужно поторапливаться. Скоро появятся их патрули. Если солдаты увидят нас, то нам грозят неприятности.

Я не стал выяснять, какие неприятности могут угрожать нам, потому что понимал, что жизнь здесь другая. Хотя я не представлял, в чем собственно, состоит это отличие здешней жизни от жизни в других местах, все же решил не задавать лишних вопросов.

Мы пошли быстрым шагом, словно пытались обогнать время.

— Куда вы хотите пойти? — спросила она меня.

— Здесь живет моя бабушка. Хочу пойти к ней.

Я остановился, достал из кармана бумагу, на которой был записан адрес, однако темнота мешала разобрать слова. Тогда я сказал, что бабушка живет в лагере беженцев, а потом вспомнил название улицы — Ан-Наср.

— Очень хорошо, — сказала она, — значит нам по пути, потому что мой дом находится на окраине города и выходит окнами как раз на лагерь. Я провожу вас до того места, где начинается лагерь, а там уже вы непременно найдете кого-нибудь, кто подскажет вам, как разыскать ее дом.

Я остановился и спросил ее:

— Вас зовут Фатима?

Она удивленно, пристально посмотрела на меня, а потом промолвила:

— Нет. Почему вы так думаете?

— Потому что, на мой взгляд, это славное имя.

Я не стал ей говорить, что думал так, потому что у нее прозрачные карие глаза, потому что мою мать звали Фатима и потому что это имя носила та женщина, которая сидела у моей кровати в госпитале.

— Меня зовут Нура, — сказала она.

Не знаю, действительно ли так было, или это только показалось мне, но когда она произносила свое имя, я увидел, как волны ее голоса расходятся в том малом пространстве, которое отделяло меня от нее — золотистые лучистые волны, прорывающие оболочку тьмы. На минуту я почувствовал, что дышу чистым воздухом. Но тут же вновь опустилась тьма, я стал дышать ею.

— А меня зовут Халиль, — сказал я.

— Я знаю, — ответила она.

Оставшуюся часть пути мы не разговаривали. Какое-то странное безмолвие пеленало улицы города, безмолвие, схожее с мраком, вызывающее в душе страх, и мне не хватало смелости нарушить его.

Однако вскоре это безмолвие стало крошиться, и до нас стал доноситься шум и рев моторов. Нура велела мне идти позади нее вдоль стен, и так мы пробирались тайком, словно воры, до тех пор, пока не вышли к окраинам города. И тогда мы увидели, что по направлению к лагерю движутся танки и машины. С заметной тревогой Нура прошептала:

— Кажется, они готовятся к осаде лагеря. Видите вон ту равнину? Там лагерь.

Я ничего не видел, все кругом было погружено во тьму, и все же я продолжал вглядываться, словно ждал, что вдруг из темноты покажется лицо моей бабушки, которого я никогда не видел, и тьма будет сметена. Бабушка сейчас с тревогой ждет меня, и нас отделяет друг от друга совсем ничтожное расстояние. Но я не знал, буду ли я в силах преодолеть его.

— Обычно окна в домах освещены, — сказала Нура. — Ясно, что они отключили у них электричество.

Какое-то время она молчала, потом вновь обернулась:

— Думаю, сейчас вам опасно пытаться проникнуть в лагерь. Если они увидят вас, то непременно убьют или, в лучшем случае, арестуют.

«Почему они так поступят, какое преступление я совершил?» — я не понимал и не спрашивал об этом.

«Тогда, что же мне делать, куда идти?» — спрашивал я в замешательстве, но она не слышала меня, потому что этот вопрос звучал глубоко у меня в душе.

— Не волнуйтесь, — сказал я. — Ступайте домой, время уже позднее, и к тому же ситуация неспокойная.

— А как же вы? Что же вы будете делать?

— Как-нибудь устрою свои дела.

Она пристально посмотрела на меня:

— Каким образом?

Я не нашелся, что ей ответить.

— Вы не представляете, что за жизнь здесь! — сказала Нура. Немного помолчав, она добавила: — Могу предложить вам пойти вместе со мной.

— Куда? — удивленно спросил я.

— К нам домой.

Я не понимал, чем можно объяснить столь великодушное предложение с ее стороны, ведь она не знала меня. Даже если бы она, вместо того, чтобы обратиться ко мне с таким предложением, попрощалась, я бы не упрекнул ее, только улыбнулся бы в знак глубокой признательности.

— Пойдемте, ведь выбора нет, — сказала Нура.

Когда мы отправились в путь, она добавила:

— Здесь не бывает выбора, а если он и появляется, то до крайности ограниченный. Здешние люди долго не раздумывают и не колеблются, потому что отпущенное им время тоже до крайности ограничено.

Итак, я шел за Нурой, оставляя позади себя дыхание моей бабушки. Казалось, бабушка Сурайя постоянно вздыхала; ее глаза пристально и встревоженно смотрели на меня сквозь ночь, которую прорезал свет прожекторов танков.

Я понимал, что с этого времени мне придется состязаться с тьмой, со временем и со смертью ради того, чтобы встретиться с бабушкой. Состязаться не со своей, а с ее смертью, потому что стал бояться, что ее смерть придет к ней раньше меня.

— Разве не сегодня должен был приехать ваш внук, хаджжа? — спросила Алия через открытое окно, которое было напротив окна хаджжи Сурайи.

— Да, сегодня. Но он не приехал.

— Да спасет его Бог от них. Их танки окружают лагерь со всех сторон.

Хаджжа Сурайя не ответила соседке. И больше ни вздоха, ни слова не пробивалось сквозь темное пространство, разделявшее два окна. Алия продолжала встревоженно прислушиваться, пока в глубине ночи, которая вот-вот должна была взорваться выстрелами, не расслышала, наконец, тяжелое дыхание хаджжи.