Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа - Страница 10

— Боже, погаси огонь милосердием своим!.. Боже, погаси огонь милосердием своим! — повторяла хаджжа Сурайя про себя, услышав шум у дверей ее дома.

Спустя минуту Алия, соседка хаджжи Сурайи, без стука распахнула дверь и вошла в дом вместе с двумя своими детьми и почтальоном. Все вошедшие застыли на пороге и пристально смотрели на хаджжу Сурайю, которая никак не отреагировала на их появление.

— Что происходит? — шепотом спросил почтальон, не в силах совладать с собственным любопытством.

— Она молится, — тихо ответила ему Алия и добавила: — У нее ревматизм, и она не в состоянии молиться стоя.

Хаджжа Сурайя провела ладонями по лицу, заканчивая молитву. Сердце ее сильно билось, она предчувствовала — что-то случилось. «Боже, погаси огонь милосердием своим», — повторила она, прежде чем поднять глаза и обвести встревоженным взглядом лица пришедших.

— Хаджжа, это почтальон, — поспешила сказать Алия. — Он принес вам письмо.

— Кто бы это мог послать мне письмо? — спросила хаджжа Сурайя дрожащим голосом, заметно волнуясь.

— Откройте конверт — тогда узнаем.

— Прочтите мне его, я ведь слаба в грамоте.

Она всем сердцем вслушивалась в слова, которые не только пронзили тишину, воцарившуюся в ее комнате, но и разорвали молчание прошедших двадцати лет.

«Слышишь, Юсуф? Сердце подсказывало мне, что кто-то из них спасся. Это Халиль, сын Матара — нашего самого младшего ребенка. Халиль говорит, что он остался в живых. Ты веришь? Кто-то один из них должен был спастись. Это Халиль, сын Матара. Он послал мне письмо. Ты веришь, Юсуф?»

Ее лиловые губы дрожали, и слезы катились по ее щекам, когда она прижимала письмо к груди.

Как только я получил ответ от бабушки, я сказал моему соседу:

— Знаешь, что я сделаю теперь?

— Что, Халиль?

— Я навещу ее.

Не в силах сдержать смеха, он проговорил:

— Ты мечтатель, Халиль.

— Да, я мечтатель! — ответил я ему.

И на протяжении двух лет я взращивал эту мечту. Я обивал пороги всех учреждений, обращаясь во все инстанции, которые могли бы решить мой вопрос.

Мне говорили: «Напрасно стараешься. Того, к чему ты стремишься, просто невозможно достичь».

Но порой это невозможное — благодаря каким-то неведомым силам — отступало и давало мне дорогу, чтобы я мог пройти, хотя до сих пор так и не понимаю, почему такое происходило. И все же я получил разрешение, позволяющее мне приехать к бабушке на срок не более одного месяца.

Так я вернулся на эту землю со страстным желанием встретиться с моей бабушкой. Я приехал сюда в знойный день, и нам пришлось долго ждать на границе возле израильского военного блокпоста.

После долгого ожидания, солдат с длиной челкой, наконец-то показался на пороге пропускного пункта. Он начал выкрикивать наши имена:

— Халиль Матар Юсуф аль-Ясини!

Я какое-то время молчал и неподвижно стоял, поскольку мне давно уже не доводилось слышать свое полное имя и фамилию. Казалось, что упоминание имен моих отца и деда следом за моим собственным неразрывно соединило меня с ними. Казалось, солдат напомнил мне о моей истинной самости! — ведь все, кто знает меня, зовут меня Халилем и только: как если бы имя мое — так же, как и я сам — было усеченным, не имеющим продолжения.

Он во второй раз выкрикнул мое имя. Я поспешил получить документы, после чего направился к машине. Я шел задумчиво до тех пор, пока не заметил, что девушка идет рядом со мной. И тут я понял, что поступил опрометчиво — занятый своими размышлениями, так и не услышал, как ее зовут.

После того, как все пассажиры получили документы, машина тронулась, и девушка опять заняла место рядом со мной на заднем сидении машины. Она полностью открыла окно, однако в воздухе по-прежнему не чувствовалось никакого движения, хотя машина шла довольно быстро. Мы не ощущали ни малейшего дуновения ветра, он не играл волосами девушки и не облегчал наши страдания. Я посмотрел в окно и заметил, что небо затянуло облаками. Легкие пепельно-серые облака закрывали солнце и гасили его кричащий свет, но не избавляли от зноя. Я закрыл глаза, собираясь вздремнуть, и, заснув, увидел, что из облаков дождем льется кровь, а от земли поднимается обжигающий пар, пропитанный запахом смерти.

Мгновенно проснувшись, я почувствовал, что моя нога касается ноги девушки, и тут же подвинулся, но не потому, что это причиняло беспокойство мне, а потому, что боялся, что это может мешать ей.

Почему-то я подумал, что ее, должно быть, зовут Фатима, а еще мне показалось, что мы связаны с нею какой-то невидимой нитью. Я даже огорчился, когда вспомнил, что как только мы приедем, мы расстанемся, как расстаются совершенно чужие люди.

Водитель внимательно посмотрел на меня в зеркало и спросил:

— Значит, ты впервые едешь в Палестину?

— Да.

Он поднял голову, чтобы лучше меня видеть в зеркале и сказал:

— Поэтому я и встал перед тобой, чтобы удержать тебя и дать тебе понять, чтобы ты ни во что не вмешивался! Ты ведь не знаешь их и не знаешь, на что они способны. Часто они вызывающе ведут себя с женщинами только затем, чтобы спровоцировать мужчин. К тому же ты задел солдата. Я боялся, что он арестует тебя, когда ты вырвал у него из рук свои бумаги.

Я промолчал. Мне показалось, что слова водителя и в особенности взгляды, которые он бросал в зеркало, таили в себе что-то недоговоренное. Неужели он имел в виду, что солдат хотел отомстить мне и спровоцировать именно меня, когда он вызывающе вел себя с девушкой?

Что заставило его прийти к такой мысли? Неужели я до такой степени открыт для других?

Я подумал, что будет лучше, если я перестану уделять внимание девушке, чтобы у водителя не было сомнения в том, что нас ничего не связывает. Но вскоре я посчитал свое решение легкомысленным.

— Откуда вы приехали? — спросил меня пассажир, который сидел на переднем сидении.

— Из лагеря Сабра.

Все с любопытством посмотрели на меня.

— Вы кого-нибудь потеряли там? — продолжал любопытствовать мужчина.

— Из нашей семьи не осталось никого, кроме меня.

— Как же вам удалось спастись?

— По чистой случайности, — ответил я ему коротко, давая понять, что у меня нет никакого желания продолжать разговор на эту тему.

Думаю, если бы я рассказал им все, как было, они бы не поверили мне. Они бы не поверили, что я спасся благодаря моему дяде Хусейну. Он своими руками вытащил меня из самой сердцевины смерти, которой я страстно желал и которую молча ждал.

Но мои воспоминания сразу же прервались, как только я поймал на себе пристальный взгляд девушки. И я посмотрел в ее глаза, в ее всепонимающие, сострадательные карие глаза. Мне казалось, что ее, должно быть, зовут Фатима.

Дорога продолжала виться среди зеленых холмов. Воздух неподвижно лежал на земле. Но деревья неожиданно закачались.

«Мы лазали по деревьям, соревнуясь между собой, кто первым заберется на верхушку, чтобы увидеть мир с высоты. Взобравшись наверх, мы видели, как ветер играет листвой деревьев в плантациях. Мы ощущали, как нас нежно обнимает ветер, напоенный запахами апельсина и лимона, а потом он подхватывал и уносил с собой наш смех и нашу радость. И мы с изумлением взирали на бескрайнюю землю, на мир, бесконечно прекрасный, как мечта.

Но скоро нас выселили из родных мест, изгнали из наших домов. И мир умалился, стал тесным, и мы, Халиль, вдруг стали беженцами, вынужденными жить в лагерях». Голос моей тетушки затих, и мне начали слышаться быстрые шаги. Одни из них слышались рядом, другие — вдали. Шаги бегущих людей, которые наполняли ночь одышкой и страхом. Я их слышал, словно они прошли здесь, словно они и сейчас бегут по краю дороги. Их голоса были закреплены в частицах воздуха, и я чувствовал, как воздух стал тяжелеть. Мне стало сложно дышать этим воздухом. Я задыхался[4].