Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа - Страница 12

Тьма продолжала сгущаться. Я старался не дышать полной грудью, чтобы эта тьма не оседала во мне. Что касается Нуры, то я слышал ее стесненное дыхание, когда она рассказывала мне о своем предчувствии. О той тревоге, которая заставила ее прервать поездку, длившуюся всего несколько дней, которых не хватило для поступления в университет. Она заторопилась домой после того, как поговорила по телефону со своей матерью. Она рассказывала об этом так:

— Я сразу же вернулась, чтобы быть вместе с ними, с моей матерью, с моими двумя младшими братьями. Когда я уезжала, ничто не предвещало плохого. Когда я позвонила родным, чтобы узнать, как дела, то почувствовала — что-то произошло. Мама была, как всегда, сдержанна и не подавала виду, однако интонация ее голоса заставила мое сердце сжаться. И тогда я сказала себе — наверное, случилась беда.

Голос Нуры задрожал, и чувствовалось, что она пытается подавить комок в горле. Потом добавила:

— Казалось, мама прощается со мной и просит, чтобы я о себе позаботилась. Это меня встревожило настолько, что мне стало не по себе, и я не могла оставаться вдали от них!

Единственное, что мне удалось выдавить из себя — тревоги и дурные предчувствия Нуры неоправданны, хотя в душе думал иначе: тревожные и беспокойные мысли и догадки чаще всего подтверждаются. Я мог судить так, исходя из собственного опыта.

«Возможно, она поторопилась, когда предложила мне пойти к ней домой; я доставлю ей только лишние хлопоты», — так думал я, хотя, с другой стороны, во мне билось желание быть рядом с ней.

— Думаю, будет лучше, если я пойду своей дорогой, — сказал я, собравшись с силами. — Видимо, обстоятельства не позволяют вам принимать дома нежданных гостей. Мне кажется, я буду обузой для вас.

Однако на это она ответила мне:

— Хотелось бы, чтобы все наши заботы были такими!

Она не успела проговорить эти слова, как остановилась и вскрикнула.

— Что с вами? — спросил я ее с тревогой.

Она ответила мне вопросом на вопрос:

— Что случилось с нашим домом?

Приблизительно в полутораста метрах от нас я разглядел дом, в котором одна комната была освещена. Мне показалось, что ничего не должно было вызывать тревогу.

— Что-то не так? — спросил я.

— Вокруг нашего дома был сад, росли высокие кипарисы, — растерянно отвечала Нура, — а еще была изгородь. Где все это?

Ничего из перечисленного я не увидел.

Ее мать открыла нам дверь, убедившись, что постучалась дочь. Они обнялись, после чего Нура прошептала ей что-то на ухо. Мать проговорила ей в ответ:

— Не его одного — они всех нас превратили в чужаков на своей собственной земле.

Нура с Халилем вошли внутрь дома, ее мать заперла за ними дверь, но в воздухе продолжал висеть ее голос: «…нас всех превратили в чужаков на своей земле». Потом ее голос растворился, а фраза принялась бесконечно повторяться другими голосами, будто люди, проходя здесь, постоянно произносили ее.

Я стояла и слышала их — будто они и сейчас проходят мимо меня, повторяя эти слова, и уходят, а их голоса устойчиво держатся в воздухе. Я почувствовала, что воздух тяжелеет и им становится трудно дышать, поскольку он наполняется голосами: «…нас всех превратили в чужаков на своей земле». Этот поток голосов понес меня и бросил в 1948 год, в апрель, на край рассвета, тонувшего в глубокой тишине, в которой можно слышать шум мечтаний. Но тишина вскоре была взорвана выстрелом.

Еще не раздавался призыв на утреннюю молитву, и деревня еще не проснулась. Куры — и те спали. Хаджжа Хамида проснулась от звука выстрела, который пронзил ее сон, словно стрела, и разорвал его. В страхе она поднялась, еще не понимая, сон это или явь. Она вышла в сад возле своего дома. Едва она ступила с порога на землю, как почувствовала прохладу капель росы, которые омочили ее ноги. Потом она услышала, как кричит петух, и ему вторит другой, услышала легкий шелест крыльев птиц, готовых взлететь с деревьев, и вскоре деревня вновь погрузилась в темноту и глубокую тишину, в которой люди слышат шум своих мечтаний.

Однако дуновения утренней зари, которые она вдыхала, были пропитаны тревогой, и она уже не могла думать о сне, она ходила взад-вперед, и время от времени до нее доносились голоса и отзвуки шагов.

Вскоре утро огласилось шумным гулом машин, которые ворвались на деревенские улицы, поднимая клубы пыли.

Их было много. Это были юноши и девушки[5]. Они сидели в открытых грузовиках. Казалось, они едут на фронт.

Один из отрядов остановился в ее квартале. Спрятавшись за тутовым деревом, она увидела их вблизи. Они были совсем молодые. Самому старшему из них не было и двадцати лет. Среди них было много девушек. При свете занимающейся зари лицо одной из них показалось ей прекрасным. Это была ослепительная красавица. Прежде она не поверила бы, что у зла может быть лицо, исполненное такой красоты.

Молодые бойцы разделились, стали стучаться в двери и вламываться в дома. Небо над деревней огласилось шумом выстрелов и криками.

Они постучали в дверь ее соседей, которые еще спали. «Как это они приходят рано утром к ничего не подозревающим людям, когда те спят», — подумала хаджжа Хамида, увидев, как взволнованный сосед открывает им дверь. Они потребовали под дулом автомата, чтобы он разбудил и вывел на улицу все свое семейство. Он сделал все, что ему велели. Его дети и жена вышли в том, в чем спали. Их поставили в ряд у стены и расстреляли. Могла ли она представить себе, что ее разбудит человек, которого она не знает, и который не знает ее, и он расстреляет ее, причем, она даже не будет понимать, за что. Но именно так, видимо, и должно было случиться! Хаджжа Хамида, дрожа от ужаса, поспешила спрятаться за поленницей. Она видела, как пришельцы надругались над трупами, словно имели дело с курами, а не с людьми. Они сделали это вполне хладнокровно. И позже она никогда не могла понять то, что видела. Ибо разум человека может верить только в существование подобных ему людей, а это были странные существа в человеческом обличье. Хаджжа Хамида сжималась в комок за поленницей, и ее глаза были готовы вылезти из орбит. Однако преступники не заметили ее. Они стучали в дверь ее дома, но никого не застали там. «Воле Божьей угодно было спасти меня!». Она слышала, как они громили и крушили все в ее доме. Потом они вышли, и она вновь увидела вблизи их лица. Она не хотела смотреть на них, но не могла отвести взгляд. Если бы они взглянули в ее сторону, их глаза столкнулись бы с ее глазами. Однако они не смотрели туда. Они жаждали крови. Они вышли из ее дома и стали стучать в двери других домов. Они жестоко расправлялись с хозяевами и глумились над трупами, будто упражнялись в какой-то безумной игре. Потом они грабили дома и шли дальше. Люди пытались спастись, разбегаясь в разные стороны, а юноши и девушки открывали стрельбу и устраивали охоту за ними, будто за насекомыми, и добивали их.

Хаджжа Хамида не могла сдвинуться с места, страх сковал ее. Против своей воли она была вынуждена все это видеть и слышать, и даже не осмеливалась закрыть глаза и уши. Хаджжа не знала, куда деться от объявшего ее ужаса. Она видела, как преступники уходят. Их грузовики были заполнены пожилыми женщинами и мужчинами, все пленники были совершенно голые, как и сотворил их Господь. Она не знала, куда их везут. Все они закрывали лица руками. Если бы она оказалась среди них, принять смерть для нее было бы в тысячу раз милосерднее, нежели видеть то, что творится на ее глазах.

Юсуф тоже пробудился в этот ранний предрассветный час от выстрела. Он вскочил с постели, посмотрел в окно, стремясь понять, откуда раздался выстрел — но ничего не увидел. Он быстро оделся. Проснулась Сурайя и почувствовала, что мужа нет рядом.

— Юсуф, ты где? — позвала она, встревожась.