Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 4

Наступило время уборки урожая, и над нашим захолустьем с утра до вечера висела желтая пыль.

Раньше в страдную пору везде суетились люди, теперь видны были только силуэты за огромными тонированными ветровыми и боковыми стеклами техники; в сумерках, если такие машины ехали вам навстречу, эти силуэты напоминали несуразно больших птиц.

Когда я притормозил у ее дома, она лежала в саду в шезлонге, обратив лицо к небу, в лифе-бикини и коротких шортах песочного цвета, и держала в руке стакан с торчавшей из него полосатой соломинкой. Солнечных очков на ней не было; в мою сторону она взглянула только тогда, когда я вылез из машины и подошел к ограде, но и то взглянула лишь на секунду. Потом опять уставилась в небо, не закрывая глаз, только немного прищурив их, так, будто яркий свет ей нипочем.

— Хотел спросить, все ли в порядке с машиной, — сказал я.

— Да, — отвечала она.

— А что с ней такое было?

— Понятия не имею.

— Наверно, аккумулятор.

— Здесь лето всегда такое? — спросила она после некоторой заминки.

— Не всегда. А впрочем, не знаю. Я и сам вернулся в эти края всего пару лет назад.

— Просто невыносимо, — сказала она. — Даже детям душно.

Я был поражен. Хоть я и заметил игрушки, но думал, они принадлежат другим жильцам.

— У тебя есть дети?

— Их в такую жару и бульдозером не вытащишь из дому.

На это я ничего не сказал. До меня дошло, что других жильцов тут нет, а дом, возможно, даже ее собственный.

— Сразу пропало желание ужинать вместе? — Теперь она повернула ко мне голову и улыбнулась. — Ничего. Удивляюсь только, что ты этого не знал.

— Откуда мне знать? — Не желая того, я поднял руку, как бы обороняясь.

— И верно, откуда, — она сделала глоток через соломинку. — Томми! — крикнула она.

В дверном проеме появился мальчик лет семи-восьми, темноволосый, худенький. Он посмотрел сначала на меня, потом на нее.

— Чего? — он спрятал руки в карманы штанов.

— Поди сюда, Томми.

Он неохотно побрел к ней через сад. Она притянула его к себе, и он, наконец-то вытащив руки из карманов, плюхнулся рядом с ней на лежак.

— Что вы делаете?

— Играем.

— Ты не слышал, что я тебя звала?

— Нет.

— Можешь еще кое-что для меня приготовить?

— А что?

— Ты же сам знаешь. Так здорово, как у тебя, ни у кого не получается. Даже у того бармена в Венеции. Помнишь его, Томми?

— Ты каждый раз меня об этом спрашиваешь.

— Ну и?

— А это кто? — спросил он, поглядев на меня.

— Он мне помог, когда сломалась машина, — сказала она. — Вот, Томми, будь так добр.

Ребенок взял стакан, встал и пошел прочь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в дверях; тогда я снова обернулся к ней, а она тем временем уже опять глядела в небо; там и сям по высокой ясной лазури плыли нежные облачка, волнистые, как внутренность раковины или как гофрированная жесть.

— Ну и? Ты на сегодня еще что-то планировал?

Я обрадовался, так как этим вопросом она облегчала мое положение. Женщина с детьми — это, в самом деле, было не для меня.

— Ничего особенного. Может, ненадолго съезжу искупаться, — сказал я, отодвинувшись от ограды.

— А куда?

— На реке есть парочка хороших мест.

— И то неплохо, — сказала она.

— А ты? У тебя какие-нибудь дела?

— Ах, — вздохнула она, отрицательно покачав головой.

— Ну, тогда… — сказал я.

— А где эти места?

— Если хочешь, как-нибудь покажу.

— Почему бы и нет, — отвечала она.

— Вот именно, почему бы и нет, — сказал я.

Я подошел к машине и открыл дверцу. Когда я вновь обернулся, она стояла у ограды.

— Почему бы, собственно, не прямо сейчас?

Снова появился Томми, в руке стакан, полный до краев. Она взяла стакан и сделала большой глоток. В раскаленном воздухе я различил запах джина.

— Гм? — она протянула мне стакан.

— Нет, спасибо.

Она сделала еще глоток, потом вернула стакан мальчику.

— Отнесешь это в кухню, Томми? Я ненадолго уеду, но скоро вернусь.

— А куда ты едешь?

— Через час буду дома. Присмотришь за Самантой? А стакан прикрой крышкой, ладно? Терпеть не могу, когда мухи ползают.

Садовая калитка легко скрипнула, хлопнула — и почти в тот же миг Инес очутилась на переднем сиденье. Почему я не догадался сказать, что у меня еще куча работы? Намечавшееся прощание приняло неожиданный оборот, но теперь мне ничего не оставалось, как тоже сесть в машину.

— Шикарный автомобиль.

— Спасибо.

Я включил зажигание, раздался хлопок, и машина тронулась.

Через четверть часа я припарковался на обочине, мы вышли и лесной тропинкой побрели к запруде. Шум воды раздавался громче обычного, а может, это я внимательней вслушивался. Хоть у дороги стояло еще машины три-четыре и несколько мотороллеров, здесь мы оказались совершенно одни. Я расстелил коврик, который нес под мышкой, и присел на него. Стянул с ног мокасины, снял рубашку и брюки. Она тем временем подошла к воде, попробовала ступнями воду, но тут же отдернула — и опять надела сандалии. Словно замечтавшись, бродила она взад-вперед по берегу. Через несколько минут вернулась и села рядом со мной.

Вода искрилась под вечерним солнцем, припекавшим не хуже полуденного. Когда сделалось жарко до невозможности, я вскочил, помчался к реке — так быстро, как удавалось бежать по большим камням, — и бросился в воду. В первое мгновение я ничего не ощутил, лишь через несколько секунд ледяной обруч сдавил мне грудь. Я сделал два-три быстрых гребка, пару раз нырнул и вынырнул, затем кое-как выбрался на берег, встряхнулся, отжал воду с волос.

— А-а! — завывал я. — А-а!

Это было божественно. Переступая по камням (моим ногам, занемевшим от ледяной воды, они казались мягкими, словно поросшими мхом), я пошел назад к коврику, на котором растянулась Инес, прикрыв лицо рукой. Я прилег рядом с ней, стараясь, чтобы не капала вода, плечом отодвинул в сторону подвернувшийся камень — и больше не двигался. Шум воды был настолько громким, настолько пронзительным, что казалось, она течет сквозь тебя или над тобой. Откуда-то с реки вдруг донеслись голоса, резкий выкрик и смех. Потом опять лишь могучий, глубинный рокот. Постепенно я снова стал ощущать солнечное тепло, кожа расслабилась. Я повернул голову к Инес.

— Не хочешь окунуться? Попробуй, просто фантастика! А то солнце уйдет.

Она вздохнула так, как будто я сказал нечто, вызвавшее у нее недовольство или по меньшей мере несогласие. И тут она вдруг привалилась ко мне и поцеловала — глаза ее были открыты, но она на меня не смотрела — поцеловала так, что можно было вообразить: я ее о том просил и она не могла отказать; ничего, дескать, не поделаешь. Потом столь же внезапно отпрянула и легла рядом. Я привстал. Она лежала без движения, как за минуту до того, точно ничего не произошло. Я хотел было вымолвить хоть слово, но так ничего и не сказал. Что за странная особа, думал я. За излучиной реки что-то блеснуло над водой, словно воздух в одной крохотной точке воспламенился, — это рыболов закинул спиннинг с блесной.

Когда солнце скрылось за вершинами деревьев, мне стало холодно. Почувствовав легкий озноб, я оделся.

— Поехали?

— Пожалуй.

На обратном пути я включил радио. Мне хотелось говорить, и в то же время хотелось молчать.

Мы подъехали к ее дому. На втором этаже горел свет.

— Спасибо. Действительно красивое место.

Она вылезла из машины, захлопнула дверцу.

Я смотрел ей вслед; она миновала садовую калитку и скрылась в доме. Всю дорогу я думал о том, что ситуация эта вряд ли повторится. Уж я-то, во всяком случае, сюда больше не вернусь. Мне вдруг пришло в голову: я забыл об одной вещи, которую хотел выяснить; возможно оттого, что меня ошеломило ее поведение, я забыл спросить, знает ли она того типа из администрации.

Дома я покормил кота; стоя, съел бутерброд, выпил бутылку пива и рано отправился в постель. Взял с полки сборник стихов и почитал полчаса, прежде чем выключить свет. Только я задремал, как стукнула заслонка кошачьего лаза; я проснулся и теперь уже долго не мог уснуть.