Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 24

– Что вы видите?

– Гонец кланяется.

– Кому он кланяется?

– Погодите. Он кланяется мужчине, сидящему за столом спиной к двери.

– Как одет этот мужчина?

– Разряжен, словно для бала.

– Есть ли на нем знаки отличия?

– Широкая голубая лента через плечо.

– Его лицо?

– Не вижу… А!

– Что?

– Он оборачивается.

– Какое у него лицо?

– Живой взгляд, неправильные черты, превосходные зубы.

– Какого он возраста?

– От пятидесяти до пятидесяти восьми лет.

– Герцог! – шепнула графиня на ухо маршалу. – Это герцог.

Маршал кивнул головой, что должно было означать: да, это он, но давайте слушать.

– Далее? – повелительно произнес Бальзамо.

– Гонец передает человеку с голубой лентой…

– Называйте его герцогом, это герцог.

– Гонец, – откликнулся послушный голос, – передает герцогу письмо, которое он достал из кожаного мешка, что висит у него за спиной. Герцог распечатывает письмо и внимательно его читает.

– Затем?

– Берет перо, лист бумаги и пишет.

– Пишет! – пробормотал Ришелье. – Ах, черт возьми! Знать бы, что он пишет – вот это было бы прекрасно!

– Скажите мне, что он пишет, – приказал Бальзамо.

– Не могу.

– Вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?

– Да.

– Гляньте через его плечо.

– Да.

– Теперь разбираете?

– У него плохой почерк: мелкий, неровный.

– Читайте, я так хочу.

Графиня и Ришелье затаили дыхание.

– Читайте, – повторил Бальзамо еще более повелительно.

– «Сестра моя», – произнес дрожащий неуверенный голос.

– Это ответ, – вместе выдохнули герцог де Ришелье и графиня.

– «Сестра моя, – повторил голос, – успокойтесь: в самом деле, мы пережили кризис; в самом деле, он был весьма опасен, но все уже позади. С нетерпением жду завтрашнего дня, потому что завтра в свой черед намереваюсь перейти в наступление, и все предвещает мне решительный успех. Руанский парламент – это прекрасно, милорд X. – прекрасно, петарды – прекрасно.

Завтра буду работать с королем, затем добавлю к этому письму постскриптум и пошлю его Вам с тем же гонцом».

Бальзамо простер левую руку к дверям и, казалось, с мучительным трудом вырывал у голоса каждое новое слово, правою же тем временем поспешно записывал строчки, которые выходили из-под пера г-на де Шуазеля.

– Это все? – спросил Бальзамо.

– Это все.

– Что теперь делает герцог?

– Складывает вдвое лист, на котором писал, потом еще раз вдвое, и прячет его в маленький красный бумажник, который достал из левого кармана.

– Вы слышали? – обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. – А теперь?

– Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.

– Что он ему говорит?

– Мне был слышен только конец фразы.

– Что именно?

– «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.

– Так и есть, – заметил Ришелье, – он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.

Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.

– А что теперь делает герцог? – спросил он.

– Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.

– О! – хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. – О! Воистину, это чародейство!

– Вы узнали все, что хотели, сударыня? – осведомился Бальзамо.

– Господин граф, – с ужасом приблизившись к нему, произнесла графиня, – вы оказали мне услугу, за которую я с радостью расплатилась бы десятью годами жизни, а вернее, за которую я никогда не смогу расплатиться. Просите у меня, чего хотите.

– Ах, сударыня, вы же знаете, это входит в наш с вами счет.

– Скажите же, скажите, чего вы желаете.

– Еще не время.

– Что ж! Когда время придет, просите хоть миллион…

Бальзамо улыбнулся.

– Эх, графиня, – вскричал маршал, – с бо́льшим успехом вы сами могли бы попросить миллион у графа. Не кажется ли вам, что человек, знающий то, что знает граф, а главное, видящий то, что он видит, прозревает золото и алмазы в чреве земли с тою же легкостью, с какой читает в людских сердцах?

– В таком случае, граф, – промолвила графиня, – я простираюсь перед вами в бессилии.

– Нет, графиня, придет день, когда вы сможете мне воздать. Я предоставлю вам такую возможность.

– Граф, – обратился к Бальзамо герцог, – я покорен, побежден, раздавлен! Я уверовал.

– Как уверовал святой Фома, не правда ли, герцог? Это не называется уверовать, это называется увидеть.

– Называйте, как вам будет угодно; что до меня, я приношу повинную, и отныне, если со мной заговорят о колдунах, я знаю, что скажу в ответ.

Бальзамо улыбнулся.

– Теперь, сударыня, – обратился он к графине, – я хотел бы кое-что сделать, если на то будет ваше соизволение.

– Говорите!

– Мой дух устал. Позвольте мне отпустить его на свободу с помощью магического заклинания.

– Извольте, сударь.

– Лоренца, – по-арабски произнес Бальзамо, – благодарю тебя; я тебя люблю; вернись к себе в комнату тем же путем, каким пришла сюда, и жди меня. Иди, любимая моя.

– Я очень устала, – отвечал голос по-итальянски, еще нежнее, чем прежде, – приходи скорее, Ашарат.

– Я скоро приду.

Послышался шелест удалявшихся шагов.

Выждав несколько минут, чтобы убедиться, что Лоренца ушла, Бальзамо отвесил обоим посетителям глубокий, но величественный и полный достоинства поклон; затем герцог и графиня, оба во власти смятения, поглощенные смутным потоком одолевавших их мыслей, вернулись в фиакр; со стороны их можно было принять скорее за пьяных, чем за разумных людей.

86. Опала

На другой день, едва большие версальские часы пробили одиннадцать, король Людовик XV вышел из своих покоев, пересек галерею, примыкавшую к его опочивальне, и голосом громким и резким позвал:

– Господин де Ла Врийер!

Король был бледен и казался возбужденным; чем более усилий прилагал он к тому, чтобы скрыть свою озабоченность, тем заметнее сказывалась она в его смущенном взгляде и в напряженной гримасе, искажавшей его лицо, обычно столь бесстрастное.

Гробовая тишина немедля воцарилась в рядах придворных, среди которых можно было заметить и герцога де Ришелье, и виконта Жана Дюбарри; эти двое были спокойны, изображая показное равнодушие и неосведомленность.

Герцог де Ла Врийер приблизился и принял из рук его величества королевский указ.

– Господин герцог де Шуазель в Версале? – осведомился король.

– Со вчерашнего дня, сударь; он вернулся из Парижа в два часа пополудни.

– Он у себя в особняке или во дворце?

– Во дворце, государь.

– Хорошо, – произнес король, – отнесите ему этот приказ, герцог.

Долгий трепет пробежал по рядам зрителей; перешептываясь, они клонили головы, подобно колосьям под дыханием урагана.

Король, насупив брови, словно желая ко всеобщему изумлению добавить еще и ужас, горделиво прошествовал к себе в кабинет, сопровождаемый капитаном гвардии и командиром легкой конницы.

Все взгляды устремились на г-на де Ла Врийера, который, будучи сам встревожен шагом, который ему предстоял, медленно пересек замковый двор и направился в покои г-на де Шуазеля.

Все это время вокруг старого маршала раздавались то грозные, то робкие речи; сам он притворялся, будто удивлен больше всех, но на губах у него играла тонкая улыбка, не позволявшая окружающим ошибиться.

Едва г-н де Ла Врийер вернулся, его тотчас окружили.

– Итак? – сказали ему.

– Итак, это был указ об изгнании.