Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 12

Я отыграл вступление, спросил:

— Узнала?

— Конечно! — ответила Лукина.

Иришка указала на меня пальцем и сообщила:

— Я шагаю по Москве!

— Точно, — сказал я.

Снова дотронулся до клавиш пианино и запел:

— Бывает всё на свете хорошо…

Я завершил своё выступление (персональное — для Иришки Лукиной) перед обедом. Причём, о еде вспомнил я, а не моя двоюродная сестра. Иришка всплеснула руками и умчалась на кухню. Я опустил подуставшие руки и встал со стула.

«Эмма, очень надеюсь, что я всё же действительно вернулся в прошлое. Или рассчитываю на то, что пребывание в этой виртуальной реальности для меня никогда не закончится. Мне наплевать на отсутствие здесь современных гаджетов и на обрывки газет вместо туалетной бумаги — всё это ничего не значащие мелочи. Эмма, ты не представляешь, как здорово снова почувствовать себя молодым и здоровым! Бодрость, энергия. Нигде не болит. А ещё у меня теперь есть голос. Нет, Голос. Именно так: с большой буквы».

«Господин Шульц, возможно, под Голосом вы подразумевали понятие „большая октава“ в музыкальной нотации, наименование ступеней в которой записываются с заглавной буквы…»

«Эмма, стоп. Я знаю, что такое „большая октава“. Мой нынешний Голос не имеет с ней ничего общего».

Иришка накормила меня супом. В обед моя двоюродная сестра вела себя за столом совсем не так, как утром. Она уже не смотрела на меня волком. Без устали нахваливала моё сегодняшнее пение и «мои» песни.

Я слушал её звонкий задорный щебет и думал о том, что вкус белого хлеба и горохового супа не кажутся мне виртуальными. Как не казались виртуальными и запахи еды. Не выглядела виртуальной и сидевшая напротив меня за столом Иришка.

После обеда я за пианино не вернулся. Иришка осталась на кухне мыть посуду, а я отправился в комнату, которую делил вместе с двоюродной сестрой. По ходу я взглянул на кровать, но не улёгся на неё (словно испугался, что вдруг очнусь на больничной койке).

Подошёл к окну, сквозь припорошенное снежинками стекло посмотрел на заваленный сугробами двор. Даже через плотно прикрытую форточку я слышал звучавшее за окном чириканье птиц. Наблюдал за тем, как суетились синицы в висевшей на ветвях клёна кормушке.

«Эмма, я никогда не видел этот двор без сугробов. В прошлый раз я уехал отсюда двадцать второго января, в тот день стеной валил снег. Как думаешь, на этот раз я пробуду здесь дольше?»

«Господин Шульц, к моему огромному сожалению, запрошенная вами информация отсутствует. Уточните запрос. Напоминаю, господин Шульц, что я всего лишь виртуальный помощник…»

«Стоп, Эмма. Я тебя понял».

Вторую половину дня я провёл в своей комнате. Изучил содержимое чемодана, перебрал лежавшие на полках в шкафу вещи. Нашел в своих закромах толстую пачку советских денег (в основном, десятирублёвые банкноты образца шестьдесят первого года). Припомнил, что эти деньги мне вручил в Москве отец — папа тогда сказал, чтобы я растянул эту сумму до конца учебного года.

Я часто поглядывал на окно, будто надеялся: там вот-вот наступит весна. Любопытство призывало немедленно изучить этот мир, куда я переместился из своей больничной палаты в Гейдельберге. Оно влекло меня на улицу. Я часто прислушивался: слышал тихие завывания ветра за окном (которые призывали одуматься) и громыхания тазов в уборной (там вручную стирала мою одежду Иришка).

Рассматривал стоявшие на полках книги, когда в комнату зашла Лукина. Она прошла на мою половину комнаты, уселась на мою кровать. Я смутно припомнил, что раньше на этой кровати спал Иришкин брат, который летом перебрался в Москву: поступил в институт. Иришка тут же посоветовала мне прочесть стоявшую здесь же, на полке, «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова.

Она энергично прорекламировала роман — я ответил ей, что уже читал и «Туманность», и «Час Быка».

— Что ещё за «Час Быка»? — поинтересовалась Лукина.

«Эмма, когда впервые опубликовали книгу Ефремова „Час Быка“?»

«Первое книжное издание романа было в тысяча девятьсот семидесятом году».

Я махнул рукой.

Заявил:

— «Туманность Андромеды» мне понравилась больше.

Тут же спросил:

— Ты читала книги Александра Беляева?

— Конечно! Обожаю роман «Человек-амфибия»! И «Звезда КЭЦ» мне тоже понравилась…

Я болтал с Иришкой о книгах, о кино, о космосе и о музыке. С удивлением заметил, что общение с двоюродной сестрой десятиклассницей меня нисколько не тяготило (несмотря на то, что я всё ещё считал себя семидесятишестилетним мужчиной, а не шестнадцатилетним юнцом). Снова отметил несомненное сходство в обликах моей двоюродной сестры и моего младшего сына.

Вспомнил, что «в прошлый раз» мы с Иришкой Лукиной «не сошлись характерами»: на протяжении двух недель моего прошлого пребывания в Кировозаводске мы с двоюродной сестрой просто терпели присутствие друг друга. Утреннего поливания холодной водой тогда не случилось. Но не было и вот таких долгих и без сомнения приятных разговоров.

Мы с сестрой ещё беседовали, когда вернулись с работы Иришкины родители. Сперва мы услышали, как захлопнулась входная дверь. Потом в гостиной прозвучал голос Иришкиного отца. Виктор Семёнович во всеуслышание заявил, что «барбусы снова сдохли». От этой его фразы я невольно насторожился, словно заподозрил некий подвох. Увидел, как Иришка вздохнула и покачала головой.

Вечером я снова устроил концерт — на этот раз для всего семейства Лукиных. Моё выступление анонсировала Иришка. Она не скупилась на похвалы — Виктор Семёнович и Вера Петровна выслушали восторги дочери, взглянули на меня. Виктор Семёнович всё же отошёл от аквариума, в котором почти полчаса рыбачил сачком с металлической ручкой (вылавливал тушки барбусов).

Он указал на пианино не прикуренной трубкой (курить он бросил месяц назад, но с трубкой не расставался).

— Василий, сыграй, что ли, — неуверенно предложил он.

— Васенька, спой, пожалуйста! — воскликнула Иришка.

Этим своим возгласом она привлекла к себе изумлённые взгляды родителей.

Под прицелом трёх пар глаз (это, если не считать аквариумных рыбок), я подошёл к пианино, уселся на стул. Поднял клап, размял пальцы.

«Эмма, скажи… Нет. Не надо».

— Ария московского гостя, — объявил я. — Исполняется… московским гостем.

Опустил пальцы на клавиши — пианино тут же ожило, выдало на суд слушателей начало музыкальной композиции из пока ещё не отснятого фильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром».

— Если у вас нету дома, пожары ему не страшны…

Ужинал я в компании семейства Лукиных. Хотя по прошлой жизни в этой квартире я помнил, что обычно мы ужинали попарно: сначала ели мы с Иришкой, затем ужинали Иришкины родители — большие компании на тесной кухне не помещались. Сегодня вечером мы уселись в гостиной. Иришка и Вера Петровна накрыли на стол (я отметил, что Иришка — точная копия своей мамы, только на два десятка лет помладше). Виктор Семёнович включил телевизор (КВН-49 с маленьким чёрно-белым экраном).

На экран телевизора мы посматривали только первые пару минут ужина. Затем обсудили моё пение: Лукины в один голос заявили, что пел я сегодня превосходно. Виктор Семёнович поинтересовался, не подумывал ли я о возвращении на сцену. Я ответил ему, что пока не определился с ответом на этот вопрос. Беседовали мы поначалу неактивно, словно прощупывали настроение друг друга. Но вскоре разговоры пошли бодрее. За чаем Иришкин отец свернул на свою любимую тему: заговорил об аквариумных рыбках.

— … Ещё вчера вечером было всё нормально, — сообщил он. — Барбусы мотались туда-сюда, гоняли других рыб. Утром с ними тоже было всё в полном порядке. Ну… может, они не были уже такими активными, как вчера. А теперь опять: оба всплыли брюхами кверху. Вася, не поверишь: такое у меня случилось уже в третий раз. Не живут у меня долго барбусы. Ума не приложу, что их не устраивает.