Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 11

— Наверное, это очень грустно, когда становишься никому не нужным, — сказала Иришка. — Будто старая мебель. Вчера о тебе говорила вся страна, а сегодня твоё имя уже забыли.

Она тут же спросила:

— Вася, ты всё ещё переживаешь? Из-за того, что тебя больше не зовут на выступления. Мама говорила, что ты даже перед Хрущёвым в Кремле пел. Когда был ребёнком. Лет пять назад.

— Переживал, — ответил я. — Раньше.

Добавил:

— Это было давным-давно. Теперь я успокоился.

— А ты не такой зануда, каким показался мне вначале, — сказала Иришка.

Она дёрнула меня за руку и заявила:

— Мне кажется, что мы с тобой подружимся.

Вслед за Иришкой я вошёл в тёмную тесную прихожую. Вдохнул застарелый запах табачного дыма. При тусклом свете лампы взглянул на уложенный ёлочкой паркет и на бежевые обои на стенах. Полюбовался разложенными на полке шляпами.

— Василий, сразу снимай с себя всю одежду, — сказала Иришка. — Я её простирну. От тебя сейчас ужасно пахнет. Словно ты вернулся не из школы, а с пикника.

Я не спорил с двоюродной сестрой — тут же в прихожей разделся до трусов. Вынул завалявшиеся в карманах брюк вещи, вручил свою одежду Иришке. Лукина сообщила, что «замочит» одежду после того, как я помоюсь.

В ванной комнате я вспомнил подзабытые с детства правила пользования газовой «горелкой». Вышел из уборной чистым, источающим земляничный аромат. Прикрыл наготу полотенцем, продефилировал в свою комнату.

Вернулся в гостиную наряженный в чистую одежду. Прислушался к громыханию тазов в уборной. Постоял около аквариума — понаблюдал за суетой крохотных рыбок. Подошёл к пианино, поднял клавиатурную крышку.

Правой рукой отыграл первую часть пьесы «Собачий вальс». Отметил, что пианино звучало недурно: гораздо лучше, чем стоявшее на сцене в актовом зале школы. Я уселся на винтовой табурет, подрегулировал его высоту.

«Эмма, надеюсь, в школе мне не померещилось, что у меня вновь появился голос. И я не угробил его в том сарае, когда надышался дымом».

Я отыграл вступление — сообразил, что именно сейчас исполнил, когда услышал мелодию.

Усмехнулся и пропел:

— Bésame, bésame mucho…

Вытягивал звуки легко и без фальши.

— Como si fuera esta noche la última vez…

«Поцелуй меня, поцелуй меня много раз, — перевела с испанского языка мои слова Эмма. — Как будто сегодня в последний раз…»

Меня словно окатили холодной водой. Я замолчал, заставил умолкнуть пианино.

Мысленно скомандовал:

«Эмма, стоп. Спасибо, конечно. Но я знаю перевод этой песни. Да и на испанском языке я прекрасно говорю. Помалкивай, пожалуйста, когда я пою. Договорились?»

«Конечно, господин Шульц. Договорились».

«Вот и прекрасно. Спасибо, Эмма».

В комнату заглянула Иришка. Я отметил, что дома моя двоюродная сестра сменила платье на короткий синий халат. Лукина недоверчиво улыбнулась, подошла к пианино: медленно, точно подкрадывалась.

— Василий, это ведь ты сейчас пел? — спросила Иришка.

Она положила руку на корпус пианино, сверху вниз посмотрела мне в лицо.

Я ответил:

— Разумеется, сестрёнка.

Лукина дёрнула головой — ударила себя косичками по плечам.

— Спой что-нибудь ещё, — попросила она.

Я кивнул, занёс над клавишами пианино руки.

«Эмма, в каком году показали в СССР фильм „Девчата“?»

«Премьера фильма „Девчата“ состоялась в Центральном доме кино в Москве седьмого марта тысяча девятьсот шестьдесят второго года, накануне Международного женского дня».

«Прекрасно».

Я пробежался подушечками пальцев по клавишам — те охотно откликнулись на мои прикосновения. Поднял голову, посмотрел на двоюродную сестру. Заметил, как Иришка снова улыбнулась (она явно узнала мелодию).

— Старый клён, старый клён, — пропел я, — старый клён стучит в стекло…

Я не смотрел на свои пальцы: не сомневался, что они справятся со своей задачей без моего присмотра. Рассматривал лицо своей двоюродной сестры. Заметил, что Иришкины глаза походили на глаза моего младшего сына.

— Отчего, отчего…

Мой баритон звучал легко и уверенно. Я заметил: сейчас при пении совершенно не волновался. Пел спокойно, с удовольствием, как в детстве. Наслаждался звучанием музыки и собственного голоса.

— … От того, что ты идёшь…

Я смотрел на Иришкино лицо — вспоминал, как вот так же рассматривал лица сидевших в зрительном зале людей. Тогда я по взглядам и по улыбкам слушателей понимал, что пою превосходно. Понял я это и сейчас.

— … Снегопад, снегопад…

Моей второй жене нравилось, когда я пел — даже тогда, когда она из-за болезни уже позабыла, кто я такой. Я часто усаживался рядом с её кроватью и наигрывал ей на гитаре мелодии из нашей юности: те, которые я слушал ещё во время жизни в Советском Союзе.

Я исполнял для неё мировую классику: Элвиса, битлов, «The Rolling Stones». Пел и эту песню из её любимого кинофильма «Девчата». Вот только она во время моего пения никогда не смотрела на меня с таким же восторгом и удивлением, как это делала сейчас Иришка.

— … Оттого, что ты мне просто улыбнулся…

Именно из-за отсутствия восторга и обожания на лицах моих слушателей я после службы в Советской армии навсегда вычеркнул пение со сцены из своих жизненных планов. Вычеркнул его вынужденно. Потому что новый «гениальный» голос я «тогда» так и не обрёл.

Я повернул голову и посмотрел на блестевшие за окном сугробы. Зима вдруг показалась мне не столь уж мрачной и холодной. А мысли о пребывании в Кировозаводске сейчас уже не навевали тоску и не тяготили меня, как при моём прошлом проживании здесь.

— … Погляди, погляди…

Сердце в моей груди размеренно отбивало ритм. Пальцы уверенно опускались на холодные клавиши пианино. Голос не срывался, без труда вытягивал высокие ноты. Я прислушивался к нему. Радовался его звучанию, словно возвращению старого друга.

Сообразил, что уже и не помнил, когда я в прошлый раз чувствовал себя таким счастливым. Усомнился, что после похорон сыновей (тогда, в девяносто четвёртом) такое со мной вообще случалось. Я повернул лицо к Иришке, увидел в её глазах влажный блеск.

Пропел финальные слова:

— … Оттого, что кто-то любит гармониста.

Я по всем правилам завершил музыкальную композицию. Выждал, пока музыка стихла. Убрал руки с клавиш, замер с идеально ровной спиной (будто всё ещё чувствовал себя сидящим на сцене перед переполненным зрительным залом).

Взглянул на Иришку и спросил:

— Как тебе мой новый голос, сестрёнка?

Лукина вздрогнула — будто я своим вопросом вывел её из транса.

Она шумно вздохнула. Дёрнула головой — тряхнула косичками.

— Вася, я не понимаю, почему ты ругал свой голос? — спросила она. — Да, он уже не такой, как раньше. В детстве ты пел по-другому. Но так и что? Это же было давным-давно!

Лукина пожала плечами.

— Василий, ты уже не ребёнок. Теперь ты взрослый мужчина. Было бы странно, если бы ты всё ещё пел дискантом. Сейчас у тебя вполне приличный лирический баритон. Вот, смотри…

Иришка показала мне свою руку и сообщила:

— У меня от твоего пения мурашки по коже бегали!

Она улыбнулась.

— Девчонки будут рыдать и смеяться от звуков твоего взрослого голоса, — заявила она. — Вася, ты разорвёшь им сердца в клочья! Моё сердце до сих пор колотится, как сумасшедшее.

Иришка прикоснулась рукой к своей груди. Она тут же сложила вместе ладони, подняла их на уровень своего лица.

Заглянула мне в глаза и попросила:

— Васенька, спой что-нибудь ещё. Пожалуйста!

Глава 6

— Вася, а какие ещё песни ты знаешь? — спросила Иришка.

Весь мой утренний концерт Лукина отстояла на ногах (придерживалась рукой о пианино). Она словно и не чувствовала усталости.

«Эмма, когда состоялась премьера фильма „Я шагаю по Москве“? Назови только дату».

«Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года».