Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 38

Ну а защищаться сейчас было не от кого — разве что от тех самых воровских казаков, сиречь обычных разбойников, которые грабили всех подряд, на кого хватало сил. Насколько я знал из памяти царевича, эти разбойники не раз обсуждались на Боярской думе, места их обитания были в первом приближении известны, но с лесами Нащокин как раз не врал. Найти этих варнаков в чаще было тяжело, а победить — практически невозможно, нужна настоящая армейская операция, на которую у России в последние двадцать лет ресурсов не было. Чуть позже за дело возьмутся сами купцы, которые получат послабление от государства за такую помощь, но пока они лишь платили кровавый налог, не зная, чем закончится их плавание — большой прибылью или смертью.

Пушки, стоявшие на стенах нижегородского кремля, помочь в этом деле, конечно же, не могли — они для этого и не предназначены. Но государева роспись — это документ, пусть он и составлен чуть ли не при том же Грозном. А в этом документе четко сказано, сколько должно быть пушек, сколько при них ядер и картечи, и на сколько залпов припасено порохового зелья. И попробуй воевода нарушить хоть один пункт этих писанных при царе Горохе инструкций — накажут, даже на сан боярина не посмотрят. Может, не его самого — но дьяку Чернееву точно не отвертеться.

— Мне нужна тысяча пудов, — сказал я безо всякого выражения. — Вот грамота от государя, которая велит вам оказывать мне всяческое содействие. Сейчас пройдем в ваши палаты, Максим Иванович, и там я напишу собственный указ, по которому вы и выделите мне потребное. Возражать не советую.

Я посмотрел боярину прямо в глаза, и некоторое время мы играли в самые натуральные гляделки. Но потом рядом со мной как-то незаметно материзовался Попов с парой своих подчиненных, и Нащокин явно его узнал — по его лицу было видно, что он в курсе возможностей этих ребят и их полномочий. Так что воевода отвел взгляд и мрачно кивнул. Наверное, мне стоило торжествовать, поскольку я победил. Но это была старнная победа, от которой мне хотелось удалиться на тот же «Орёл» и отдать приказ на выдвижение. Правда, сделать этого я не мог — мой флот, только сегодня прибывший в город, нуждался в пополнении припасов, да и опытного кормчего нам нужно было найти. А будут ли мне помогать в этом местные чиновники после того, как я их в буквально смысле прогнул — бог весть, а я не знал.

[1] Строго говоря, спор не прекращен до сих пор. По одной версии (я взял её за основу), на «Орле» был как раз триколор с орлом; по другой — это был прямой андреевский синий крест, а поля наискосок были белого и красного цветов. Флаг с косым андреевским крестом на белом поле внедрил вездесущий Петр I в 1720-м, хотя в разных вариантах он применялся с начала XVIII века.

[2] Ян Янсен Стрёйс родился в 1630 году, на флот завербовался в 17 лет, плавал в африканские колонии Голландии, на Суматру и Тайвань, был в Сиаме и Японии. В 1650-х он воевал с турками за венецианцев, попал в плен, сумел освободиться, с десяток лет прожил дома, но потом поддался на предложение русских и оказался на «Орле». Правда, старшим помощником его назначил я — в реальности Стрейс был лишь парусных дел мастером, то есть ответственным за содержание и ремонт парусов во время похода. В реальной истории это путешествие снова закончилось для него пленом — в 1670-м он бежал от Разина с несколькими членами команды, был пойман дагестанцами, продан в Персию, откуда его и выкупил какой-то соотечественник. Уже в середине 1670-х он снова был в Москве, где бил царю челом о возмещении убытков, но доподлинно неизвестно, дали ему денег или по шапке.

Глава 13

Учебные стрельбы

С Нащокиным мы всё-таки поладили. Жил я в его палатах, где мне и моим людям выделили целое крыло, столовались вместе, вели какие-то ни к чему не обязывающие разговоры, так что контакт состоялся. Порох на «Орёл» нам отсыпали с запасом — видимо, воевода решил, что с царевичем лучше жить дружно, а не собачиться по такому мелкому поводу.

Жизнь его побросала изрядно — он и с поляками повоевал, и со шведами, и с калмыками — вернее, наверное, с какими-то ногайцами на юге сходился в сече. Своё сидение в Нижнем Новгороде Нащокин воспринимал как временное и надеялся получить должность в месте, более богатом на события. Торговые люди ему, как он признался, изрядно надоели — были они шумны, сварливы и поголовно грамотные, так что постоянно писали жалобы, которые ему приходилось разбирать. А вот платить подати они, разумеется, не хотели — и готовы были спорить за каждую копейку, которая причиталась от них казне. Хитрили, прятали товар, пытались сообразить что-то, очень похожее на то, о чем в мои девяностые писали газеты, но пока всё было слишком примитивно, так что власти справлялись. Я был уверен, что справлялись они с большой выгодой лично для себя, но про это говорить не стал. Тут ещё существовала система кормления — то есть этот воевода буквально воспринимал свою должность в качестве оплаты за лояльность царю и Отечеству. Прямо как в анекдоте про гаишника, который я слышал незадолго до своего попадания в это время — мол, дали пистолет и крутись, как хочешь. Вот Нащокин и крутился.

Справедливости ради — он хоть немного, но пытался упорядочить всеобщий российский бардак, причем оказался в этом весьма изобретателен. Воевода похвалился, что додумался выводить кандальных душегубов на паперть, чтобы те собирали хоть какую-то деньгу, пока их дела рассматриваются в местном приказе. Получалось хорошо по любым меркам — кандальники не сидели целыми днями взаперти, не видя солнца, а заодно обеспечивали свой прокорм и экономили казенные средства. Ещё Нащокин придумал клеймить попавших за решетку специальным пороховым клеймом с надписью «ВОР» во весь лоб; свести эти буквы было невозможно, так что они оставались на всю жизнь. Правда, как он признался, поначалу были ошибки — тогда решили клеймить всех, кого притащили приставы, и пометили несколько человек, которые по разбирательству оказались невиновными. Вышли из этой неудобной ситуации просто — сделали ещё одно клеймо и ставили перед «вор» буквы «НЕ». Я вежливо посмеялся, хотя мне было и неприятно.

А вот сотню стрельцов Нащокин мне не дал — выделил лишь полсотни, но на своих стругах. Я не настаивал, потому что доводы он привел веские. Ещё несколько лет назад в Нижнем стояли два полных стрелецких приказа, но когда началась история с Разиным, один из приказов отправили на усиление в Астрахань, а потом ещё один раздергали по волжским крепостям — в Самару, в Царицын и в недавно поставленный острог на Камышинке. Так что сейчас в городе был неполный приказ на полтысячи стрельцов, причем остались только те, кого даже царь не решился бы отправлять в другое место — пожилые, с ранениями и с многочисленными семьями. Набор, конечно, шёл, но не так быстро, как хотелось Нащокину.

Во время этих бесед боярин, сам того не ведая, сбил меня с первоначального плана перехвата Разина. Из учебников я помнил, что обратно на Дон его ватага переходила по царицынской переволоке — то ли договорившись с тамошним воеводой, то ли просто запугав гарнизон своим количеством, который не решился вступать в бой с флотом из двадцати с лишним стругов, на которых сидело до тысячи казаков. Я больше верил в версию про запугивание — именно так два года назад, перейдя с Дона по верхней камышинской переволоке, Разин спокойно прошел мимо Царицына городка, с которого даже выстрелить по его стругам не посмели. [1]

В принципе, я тех стрельцов и их воевод понимал — когда у тебя под рукой всего две сотни, вступать в бой против противника, обладающего подавляющим преимуществом и умеющего воевать и на суше, и на воде, — форменное самоубийство. Но если бы подобной логикой руководствовали защитники Албазина, не видать России никаких земель по Амуру — в том числе и нерчинского серебра. Да и в целом в истории страны было много примеров сражений против многочисленного врага, и очень редко кто сдавался без хотя бы попытки оказать сопротивление. Поэтому в Царицын я очень хотел попасть, хотя бы для того, чтобы навести в умах тамошних военачальников некое подобие понимания долга служивого сословия.