Золото Стеньки (СИ) - Черемис Игорь - Страница 10

Проблема была в том, что никаких удельных княжеств на Руси не имелось уже лет восемьдесят. Последнее, в Угличе, было выделено царем Федором Иоанновичем его единокровному брату Димитрию — что и привело к преждевременной смерти юного царевича и стало поводом для последующей Смуты, в пламени которой Угличское удельное княжество и сгорело без следа.

Царь никаких удельных княжеств восстанавливать не хотел. Для меня он создавал Преображенский удел, который даже в самых смелых фантазиях с княжеством сравниться не мог. В него входило лишь несколько сел на правом берегу Яузы, вдоль её притока Хапиловки и Стромынской дороги — знакомые мне Черкизово и Измайлово, мелкое сельцо Богородицкое, деревушка Меленки, а также села Введенское и Покровское. Последние два, насколько я смог разобрать, находились примерно там, где в будущем появятся казармы Семеновского полка и одноименное село. В общем, это был эдакий квадрат со сторонами примерно километров по пять — от Яузы на восток, до современных мне станций метро Щелковская и Первомайская. Дворца в Измайлово ещё не было, а Преображенский дворец находился на правом берегу реки, ломая идеальную геометрическую фигуру своим уродским выступом.

Я с предложением царя согласился — мне главное было вырваться из Кремля. Но бояре решили обдумать это предложение со всех сторон, причем это был не полный состав думы, а некий ближний круг, в который входили только доверенные советники царя. Предложение Алексея Михайловича в целом никаких возражений не вызвало — хочет испытать сына, так и пусть. Но размер удела показался им маловатым — негде, мол, развернуться, как говорила героиня одного фильма. Поэтому они предлагали выделить мне дополнительно ещё несколько деревенек, разбросанных там и сям по русским землям. Я заранее был в ужасе от необходимости мотаться по разным концам государства в попытках как-то управиться с этим хозяйством, а потому делал Алексею Михайловичу страшные глаза, на что он лишь понимающе кивал.

Ордин-Нащокин высказался, пожалуй, самым радикальным образом, но я хорошо понимал его мотивы. Он был старым карьеристом, который свою жизнь связал с Тишайшим, но лишь два года назад царь удостоил его боярским титулом — за подписание с поляками Андрусовского договора. Сейчас он был одновременно министром иностранных дел, наместником нескольких областей и хранителем «царственной большой печати». Насколько я помнил, у него было несколько проектов, которые здорово опережали своё время — вроде учреждения банка, который ссужал бы торговцев, или создания свободной экономической зоны во вверенном его заботам Пскове. Даже «Орёл» появился именно его трудами — и благодаря ему был доведен до ума. В общем, государев человек до мозга костей, интуитивно понимающий, что России жизненно необходимы перемены.

Но всё упиралось в характер царя. Алексей Михайлович от Нащокина устал — у царя это случалось, периодически он отдалял одних и приближал других. Новый фаворит был известен всем, в том числе и Афанасию Лаврентьевичу — это был Артамон Сергеевич Матвеев, который был лет на двадцать моложе предшественника. Что удивительно — оба слыли западниками, оба имели примерно одинаковые взгляды на будущее, так что смысл замены этого шила на это мыло я не понимал. Матвееву, кстати, это возвышение впрок не пойдет — после смерти Алексея Михайловича он оказался в опале, вернут его к двору только в 1682 году, но приедет он как раз к стрелецкому бунту и станет одной из первых его жертв. Но свою воспитанницу Наталью Нарышкину он царю подсунуть успеет.

В целом мне нравились оба эти деятеля, но предложение Ордин-Нащокина я собирался отвергнуть. Звенигород сейчас — захолустный городишко, в котором все подходящие царевичу жилые хоромы уже пришли в негодность. А заниматься ещё и возрождением провинции мне не хотелось категорически.

Матвеев ничего не говорил, лишь усмехался задумчиво в бороду и косился на царя. Если чужая память меня не обманывала, сейчас он всеми мыслями был не здесь, а на Украине, где князь Ромодановский уже утвердил Глуховские статьи, на долю Матвеева выпала борьба с волнениям среди левобережных казаков. Работы Матвееву хватит до конца года — разобраться с различными гетманами в круговерти интересов крымского хана, османского султана и польского короля будет весьма непросто. Но он справится — и после возвращения займет место Ордин-Нащокина.

Молчал и Федор Михайлович Ртищев, который был дядькой царевича — но он сразу поддержал царя и больше ничего говорить, видимо, не желал, наблюдая, как я выкручусь из этой ситуации. Возможно, он просто верил в мои способности.

— Не стоит делить царство, Афанасий Лаврентьевич, — мягко сказал царь. — Да и Алексей не готов на цельное княжество. Поэтому и выделяем ему четыре села, пусть управляется, а мы посмотрим, что из этого выйдет. Через год снова соберемся и подведем итог его правления.

Бояре заулыбались — им нравилось, что их мнение учитывается, и что царь не просто продавливает своё ценное мнение, но и выслушивает их слова.

— И всё-таки, государь, может, послушаем, что царевич скажет? Вдруг ему по нраву придется? — Ордин-Нащокин снова приподнялся, но в центр Грановитой палаты выходить не стал — и сразу после своей недлинной речи снова бухнулся на скамью, опять задев Трубецкого.

Царь чуть наклонил голову, посмотрел на меня — и сказал:

— А действительно. Решаем его судьбу, а самого Алексея даже не спросили. Что думаешь, сын?

* * *

Насколько я понимал, всё будет, как хочет Алексей Михайлович, но формулу «царь указал и бояре приговорили» соблюдут неукоснительно. Но он прав. Я должен сказать своё не веское слово, чтобы бояре убедились в моей полной никчемности и разошлись в полном удовлетворении. Ведь всегда приятно знать, что твой начальник, пусть и будущий — настоящий дурак.

Я мысленно вздохнул, вышел в центр палаты, развернулся, поклонился царю, потом направо, налево — тут тоже были свои процедуры, как в Государственной думе моего времени. Правда, никакого ограничения по времени для выступлений не было — я, например, мог говорить хоть неделю, и эти взрослые мужи должны сидеть тут и слушать любую ахинею, которую мне угодно будет нести. Правда, я был уверен, что в этом случае в происходящее вмешается царь — превращать заседания думы в цирковое представление вовсе не в его интересах.

— Государь, — ещё один поклон. — Бояре. Спасибо, что решили выслушать меня, — и снова поклон, на этот раз общий. — Есть такой способ, чтобы научить человека плавать — бросить его на глубокое место. Выплывет — значит, так тому и быть. Не выплывет — не судьба.

Царь улыбнулся, да и бояре повеселели, Трубецкой даже что-то сказал Матвееву, что сидел рядом.

— Интересная мысль, — кивнул Алексей Михайлович и поощрил: — Продолжай.

— У государей тоже такое случается, — сказал я. — Французский Луи стал королем в пять неполных годов. Сам бы он ни за что не смог управлять всем государством — благо, нашлись добрые советчики, которые и Луи наставили на верный путь, и Фронду прижали.

Снов одобрительные шепотки — король-солнце как раз сиял во всю мощь своего великолепия, а его противостояние с оппозицией было хорошо известно на Руси, спасибо приезжим немцам.