Телохранитель Генсека. Том 1 (СИ) - Алмазный Петр - Страница 8

Алевтина повернулась к плите — и я чуть не упал со стула. Туфельки-лодочки, от задника шла ровная стрелка капроновых чулков и ныряла в панталоны. Чулки держались на длинных лямках пояса, пристегнутые металлическими держателями. Над всем этим колыхался кокетливый бантик завязок фартука. Корма у Алевтины знатная, можно стакан поставить — не упадёт. Но наряд… Панталоны голубые, из хлопчатобумажной ткани, штанины присобраны резинкой. Боже, какое ретро! Что называется, антисекс. Пожалуй, пояс верности в средние века был меньшей защитой для дам, чем это винтажное «великолепие».

Алевтина уже налила чаю, а я всё не мог отвести от неё глаз.

— Владимир Тимофеевич, а что вы так смотрите? Я вам нравлюсь, да? — она кокетливо моргнула синими веками и облизнула яркие губы.

Выручил Пашка. Он вошёл в кухню, посмотрел на мать и спокойно сказал:

— Мама, ты юбку под фартук надеть забыла. И опять, наверное, химический карандаш с черным перепутала. А он мне нужен.

Алевтина приподняла фартук, увидела панталоны. Лицо мгновенно залила свекольная краска стыда. Она рванулась с кухни, задев бедром стол.

— Всё, теперь на всю ночь рыданий обеспечено, — спокойно, даже как-то философски, заметил Пашка. Он налил себе борща, отрезал хлеба. — Вы есть будете?

— Спасибо, Павел, я недавно пообедал. Что мать-то не успокоишь?

— А бесполезно. Она часто плачет. Все женщины плачут. У нас в классе Ленка двойку получила, тоже полдня плакала.

— Ты ужинай, я пойду с матерью поговорю, — сказал я и вышел из кухни.

Алевтина рыдала в ванной.

«Дура! Какая же я дура!» — донеслось до меня. Не сразу понял, что снова прочитал чужие мысли. За все время в гостях — впервые. Пока не понимаю, как это работает. Иногда голоса наваливаются со всех сторон, а иногда тишина.

Я постучал в дверь.

— Аля, прекращай плакать. Ничего страшного не случилось, — в ответ рыдания стали только громче. — Алевтина, прекращай! Ну с кем не бывает второпях? Давай выходи и серьёзно поговорим. Слышишь меня? Если не выйдешь, я уйду!

— Не уходите, — всхлипывая, попросила она.

Послышалось какое-то шуршание и, наконец, дверь открылась.

Алевтина уже переоделась. На ней снова был ситцевый халат с накладными карманами. Чулки и гипюровая блузка валялись на полу, рядом со стиральной машиной марки «Белка». Неуклюжей, зеленой и квадратной. Припухшее от плача лицо Алевтины было в грязных разводах — видимо, безуспешно пыталась смыть следы карандаша.

— Вот как я завтра на работу в таком виде пойду? — всхлипнула Алевтина, готовая снова разрыдаться.

— Ничего, растительным маслом протрешь, и следа не останется, — посоветовал я. — Нам поговорить надо.

Взял её за руку. Ладонь пухлая, мягкая. Совсем не такая, как худенькая птичья лапка моей жены.

Мы прошли в зал. Обстановка там была довольно скудная. Диванчик у правой стены, над ним — тканый коврик с медвежатами. У стены напротив — железная кровать с панцирной сеткой. На ней, наверное, спит Пашка. Возле кровати небольшой желтый шифоньер, из натурального дерева. Я помню такие, не подъёмно тяжёлые. У окна громоздился обычный обеденный стол, накрытый веселенькой клеёнкой.

Присев на диван, Алевтина глянула на меня и стыдливо спрятала лицо в ладонях.

— Аля, тебе сколько лет?

— Вы же знаете, Владимир Тимофеевич, двадцать девять.

— Большая девочка уже, — сказал я, подумав, что она совсем ещё девчонка. — Не переживай, я никому не расскажу. Ну торопилась, ну забыла надеть юбку, подумаешь…

Зря я это сказал — снова по пухлым щекам покатились бусинки слез.

— Так, стоп! Давай не будем тратить время на истерику. Не маленькая, чтобы вот так реветь. Сыну какой пример подаешь?

— Не буду, — пообещала она.

— Давай рассказывай, внятно и по порядку. Какое отношение имеет к тебе Коровякова? Почему она убьёт тебя, если узнает, что я был и не зашёл? И почему ты часто плачешь? Пашка сказал, что почти каждую ночь.

Алевтина тяжело вздохнула, вытерла слезы и послушно начала рассказывать:

— Мы в Зеленограде жили. Я с Сергеем встречалась, он в армию ушёл. А там умер. Я к его родителям пришла, сказала, что беременна. А они со мной разговаривать не стали. Я тогда медучилище хотела бросить, но мои родители сказали, чтобы доучивалась. Вырастим внука, сказали. А когда Пашка родился, мимо знакомых пройти нельзя было. Шептались все за спиной, да бывало и в глаза шалавой называли. Потом Пашу обзывать начали, когда подрос. А Нина — моя дальняя родственница, троюродная сестра. Я слышала, что она в Москве хорошо устроилась, ну и написала ей. Она помогла переехать, прописку в Москве сделала. Эта квартира какой-то бабушки, та нас с сыном прописала, сама в деревню уехала. Я сначала радовалась, не знала, как Нину благодарить. А потом она меня с собой стала приглашать, то в театр, то в ресторан. Говорила, что надо замуж выйти за хорошего человека, судьбу свою устроить. А я пить совсем не умею, как-то после ресторана проснулась в постели с чужим, незнакомым мужчиной. Стыдно-то как! И толком ничего ведь не помню… А Нина мне потом фотографии показала… Сказала, что если я хоть слово против скажу, она их сыну покажет и родителям. Это какой позор! Потом ещё два человека было, с которыми спать пришлось…

— Кто-то из обслуги Брежнева?

— Одного я не знаю, а второго запомнила. Грузин какой-то, фамилия смешная, на «вши» похожа.

— Гвишиани? — выдал я наиболее очевидное предположение.

— Ага, он самый… — стыдливо подтвердила Алевтина.

Становилось всё интереснее. Учитывая, что авария была подстроена Ниной Коровяковой, а её Чазову порекомендовал Гвишиани — зять Косыгина, остаётся только вспомнить, где я перешёл дорогу этому человеку. Но память Медведева молчала.

— Ещё шофёр, Вася. С ним не спала, но он в меня влюблён, замуж звал. Хороший человек, я бы пошла. Но как сейчас замуж? Она же фотографии покажет, — устало закончила Алевтина.

— А ко мне у тебя какой интерес?

— Вы мне очень нравитесь, правда, — смутилась Алевтина. — Но это Нина приказала соблазнить вас. И чтобы обязательно на службе, чтобы комендант узнал. Вы ей мешаете чем-то… Я так думаю, она вас убрать хочет.

— А ты?

— Может я и дура, но не полная. Если с треском вылечу с работы, потом никуда не устроюсь. Даже уборщицей не возьмут, не то, что медсестрой. А мне сына на ноги поднимать… Я всё отнекивалась, говорила, что вы жену свою любите. А она злилась. Говорила, что у вас жена раком болеет, что-то по женски, а мужики все одинаковые, мол, им только постель подавай.

Так вот почему Светлана показалась мне какой-то болезненной! Надо будет поговорить с ней, узнать точно, что у неё со здоровьем.

— Аля, ты случайно не знаешь мой домашний телефон? Позвонить нужно, а я блокнот дома забыл.

— Сейчас! — она встала с дивана, но, спохватившись, пояснила:

— Мне Нина Александровна дала. На всякий случай.

Я взял тетрадный листок, на котором Алевтина написала мой номер телефона. Попрощался с Пашкой, кивнул ободряюще Алевтине. Уже выходя из квартиры, сказал:

— Не переживай, всё наладится. Я поговорю, чтобы тебе квартиру выделили в Кратово. И Пашке лучше будет — всё-таки Капотня не самое лучшее место для ребёнка. А Коровякову не бойся, что-нибудь придумаем.

Домой я возвращался уже в другом настроении. У Медведева оказалось в жизни не всё так гладко, как я думал вначале. Прекрасная карьера, красавица жена, две дочки. Но у жены серьёзная болезнь, и вряд ли излечимая, учитывая уровень медицины в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.

Чтоб не вызвать подозрений, дома придется быть очень осторожным. Самые близкие люди наверняка определят подмену. Хотя первая встреча с женой прошла неплохо. Но дети точно почувствуют, у них особая интуиция. Вспомнился старый фильм… хотя какой старый, его снимут только лет через двадцать. С Николасом Кейджем в главной роли. Я такие фильмы не люблю, но жена с дочерью пересматривали его раз десять, вот я и запомнил. Там Кейдж попал в параллельную реальность и увидел, какой бы была его жизнь, если бы он женился на любимой женщине. В результате Кейдж оказался не директором крупной корпорации, а обычным клерком в магазине по продаже автомобильных шин. Зато его женой была любимая девушка, которую он когда-то бросил. Она не заметила подмены, а вот дочка сразу определила, что отец теперь другой человек.