Слезы Вселенной - Островская Екатерина - Страница 24

– Ну типа того, – кивнул парень и тут же признался: – То есть не совсем. У меня девушки тогда еще не было. Но я стихи сочинял и читал в роте пацанам, чтобы они думали, что у меня девушка есть. Им нравилось мое творчество: некоторые мои стихи даже переписывали и отправляли домой своим подругам, чтобы они им верность хранили.

– Ты, главное, не бросай это дело, – посоветовал сидящий за рулем Николай Левченко, – сочиняй дальше: все лучше, чем в людей стрелять.

Охранник помог им разгрузиться, а когда он уходил, Светлана Петровна посмотрела ему вслед и удивилась:

– Кто бы мог подумать? Такой суровый с виду, а стихи пишет. И ведь не такие уж плохие.

– Главное – жизнеутверждающие, – сдерживая улыбку, поддержала ее хозяйка. – Только вот откуда в нем это?..

– Так наш народ всегда тянулся к прекрасному, – объяснил Левченко, а потом посмотрел на часы: – Неужто уже два часа? Откуда? А ведь скоро и гости потянутся.

Первыми для приобщения к высокой литературе прибыли полковник юстиции Гончаров и его невеста. Их встретила Вероника, которая тут же расцеловалась с подругой детства. Евгений Аркадьевич в своей спальне как раз завязывал галстук. Подошел к окну и увидел, как на брусчатку въехал белый Range Rover. Посмотрел на часы, не понимая, кто это может быть, и сразу вспомнил, чей это автомобиль. Мало сказать, что он опешил: он даже выругался, что делал крайне редко, да и то в минуты чрезвычайного раздражения. «Что себе позволяет этот мент? – подумал он и едва не пнул ногой кресло, стоящее у окна. – Наверняка примчался что-то опять вынюхивать». Вдруг показалось, что пропавшую студентку начали искать и кто-нибудь вдруг вспомнил, что видел Влахову с преподавателем.

Он снова посмотрел в окно, увидел, как жена обнимается с гостьей, как они обе радуются, и успокоился немного. Посмотрел на себя в зеркало и надел новый пиджак. Тот сидел как влитой. Так же сидел и тот – от костюма «Бриони», который он утопил в Неве. «Утопил и утопил – не жалко», – подумал Сорин.

Теперь Евгений Аркадьевич был абсолютно спокоен, он снова взял себя в руки и даже подумал, что это и неплохо, что полковник юстиции подкатил так рано: можно будет расспросить его о ходе расследования убийства Степика Пятииванова – богом обиженного Хомяка – и вообще разговорить на какие-нибудь откровения.

Когда он спустился вниз, то увидел, как Вероника возле крыльца что-то говорит гостям, показывая рукой на дом.

– Женя, – обратилась к нему жена, – я забыла фамилию архитектора, который проектировал здесь все. Сказала, что он из Италии, а его фамилия вдруг выскочила из головы.

– Как ты могла забыть?– притворно удивился Сорин и пошутил: – это же Трезини![26]

– Трезини был швейцарцем, – поправил хозяина полковник Гончаров.

– Вы точно это знаете?

– Да, он мне сам признался на допросе, – совершенно серьезно ответил гость.

Евгений Аркадьевич расхохотался, оценив шутку. Потом поцеловал запястье невесте полковника и пожал руку ее мужчине, сказав при этом:

– Как хорошо, что вы приехали пораньше.

И тут же из уличных динамиков начал растекаться вальс Свиридова из иллюстраций к пушкинской «Метели». Сорин немного приподнял руку с выставленным указательным пальцем и негромко восхитился:

– Моя любимая музыка.

И тут же добавил решительно:

– Давайте в доме поговорим, пусть наши девушки пообщаются без нас.

На самом деле Евгений Аркадьевич был раздражен всем: и тем, что гости, большинство из которых он вообще не хотел видеть, завалились так рано, и тем, что на полковнике из Следственного комитета был дорогой костюм и шикарные ботинки-оксфорды. А главное – что почти выбило Сорина из себя, – знакомая Вероники оказалось очень симпатичной и выглядела, несмотря на возраст, совсем юной, была похожа на девушку-студентку.

Они прошли в комнату для бесед, и хозяин предложил что-нибудь выпить. Но гость отказался, напомнив, что он за рулем.

– Как? – удивился Сорин. – Вы же большой начальник – руководитель департамента. Это генеральская должность, у вас наверняка персональный водитель. Да и вся полиция города вас в лицо знает!

– Если всем запрещено, то и мне тоже, – объяснил Игорь Алексеевич.

Они расположились в креслах, и хозяин продолжил беседу.

– На днях решил позвонить Евдокимову, но странно – совсем не могу дозвониться, – деловым тоном, а потому вполне правдоподобно произнес Сорин.

– Иван Васильевич сейчас в отпуске, – объяснил Гончаров, – вернется через три недели. А по какому вопросу вы решили с ним пообщаться?

На самом деле Сорин никому не звонил и с начальником городского управления Следственного комитета знаком не был, но продолжил на ходу сочинять:

– Все из головы не выходит убийство моего старого школьного друга. Я даже с женой его связывался и перевел деньги на похороны. Потом поговорил с этим… как его… с Фельдманом и убедил его простить долг вдове. Он даже спорить не стал. И кто мог звонить Степику, а потом его жене с угрозами, тоже не знает. Сказал только, что все документы по кредиту были переданы в коллекторское агентство. А как там коллекторы действовали – он не интересовался, потому что это уже не его проблема.

– Я в курсе, – кивнул полковник юстиции, – но вы же не для того собирались общаться с генералом Евдокимовым.

– Нет, конечно. Я просто хотел узнать, как продвигается следствие, а вы мне не оставили своей визитки, вот я и решил спросить у вашего начальства. Зря, разумеется. Ведь он мелкими делами не занимается, и вообще удивительно, что с убийством такого незначительного человека, как Пятииванов, разбирается Следственный комитет.

– Убийство – тяжкое преступление, и нет никакой разницы, незначительный это человек или влиятельное лицо.

Сорин покачал головой:

– Не скажите. Вам ведь наверняка сразу стало известно не только о долгах Степана, но и о том, что в прошлом он состоял в банде и был осужден на восемь лет… Или на шесть…

Гончаров кивнул:

– Я знал это еще до того, как приехал к вам в прошлый раз. Знал и то, что это вы оплатили услуги дорогостоящего адвоката, который защищал вашего друга. Пятииванов вышел по УДО, отсидев половину срока, включая пребывание в СИЗО. Остальные получили от пятнадцати до пожизненного. И ведь не все из его подельников дожили до освобождения.

– Вы считаете, что Пятииванову могли отомстить за то, что он сотрудничал со следствием? – догадался Евгений Аркадьевич.

– Следствие рассматривает разные версии. В том числе и ту, что его застрелили из-за долга, мы тоже не исключаем, хотя, по моему мнению, никто не убивает должника из принципа, когда он уже вернул сумму, в несколько раз превышающую одолженный миллион рублей, и продолжает отдавать последнее. Жена его в надежде на правосудие обращалась за помощью в полицию, но ей там сказали, что коллекторы действуют по закону. Как вы считаете, мог бывший бандит, осужденный по серьезной статье, имеющий криминальные связи, сам разобраться с коллекторами? Что ему мешало, к примеру, приобрести волыну, перестрелять пару-тройку наехавших на него отморозков и предупредить остальных, чтобы они съехали с темы, а то он приведет своих пацанов с калашами, и тогда жмуриков станет намного больше? Коллекторские агентства – это те же группировки, которые были в девяностые: кто-то из прежних отморозков сколотил банду из шестерок и назвал свой коллектив коллекторским агентством. Но Пятииванов почему-то испугался, хотя блатные связи имел. И физически он был сильным человеком.

– Он вольной борьбой занимался и еще качался, – вспомнил Евгений Аркадьевич, – у него дома штанга была. И кто же тогда, по вашему мнению, мог его убить?

– Так мы это и пытаемся выяснить. Убил его профессионал, судя по тому, что до сих пор мы не можем найти свидетелей. Темное время суток, густые кроны деревьев. Никто ничего не видел, никого рядом не было, камеры видеонаблюдения там не установлены, и до ближайшего уличного фонаря было не менее шестидесяти метров, а произошло это вечером. То ли вашего друга там уже поджидали, то ли машина с киллерами шла за ним: это сейчас пытаемся выяснить. Оба выстрела произведены сзади с близкого расстояния и с коротким промежутком: первый в сердце и следом второй в голову. Ваш друг после первого даже упасть не успел. Выстрелы были смертельные: оба чрезвычайно точные. Крови немного, то есть смерть мгновенная.