Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 30

Он не спорит.

Снова появляется Дикси, неся мой кофе и воду для Адриана.

— У вас, ребята, есть возможность взглянуть на меню?

— К сожалению, — бормочет Адриан, и я пинаю его под столом, что не вызывает ничего, кроме легкой ухмылки в ответ.

Если Дикси и слышит ехидное замечание, то виду не подает, и я принимаюсь за свой заказ, прежде чем он успевает сказать что-нибудь еще снисходительное.

— Я возьму сырные оладьи с гарниром из яиц. Омлет.

Она кивает, а затем поворачивается к Адриану.

— А вы?

— Я попробую то же самое, но с шоколадной крошкой, — говорит он и одаривает ее той же дружелюбной улыбкой, которую я видела у него сотни раз. Очаровательная, с нотками кокетства.

Щеки Дикси заливает румянец.

— Звучит заманчиво. Я помечу.

Как только я убеждаюсь, что она вне пределов слышимости, я говорю:

— Ты выбрал картофельные оладьи. Очень смелый поступок, учитывая твой новообретенный страх пищевого отравления.

— Это уловка. Если ты начнешь плохо выглядеть, возможно, я смогу перестать есть и спасти себя.

Я закатываю глаза.

— О. Отлично.

На этом наше подшучивание прекращается, над столом воцаряется еще одно неловкое молчание. Звон тарелок и шипящая плоская плита на кухне служат фоновым шумом, и я погружаюсь в свое сожаление.

Это была ошибка.

Я пригласила убийцу на завтрак. Как будто мы друзья. Как будто каждое наше взаимодействие не было некомфортным от начала до конца.

Я прочищаю горло.

— Итак, э-э… Ты так и не ответил на мой вопрос ранее. Почему ты не со своей семьей? Ты вылетаешь более поздним рейсом или что-то в этом роде?

Он выгибает бровь.

— Я не знал, что завтрак сопровождается допросом.

Мне приходится приложить значительные усилия, чтобы снова не закатить глаза.

— Это не допрос. Я просто пытаюсь завязать разговор.

— Что ж, в таком случае, — говорит он, подпирая подбородок ладонью. — Почему ты не со своей семьей?

Я делаю глоток кофе и пожимаю плечами.

— Я никогда не езжу домой к маме на осенние каникулы. — Это слишком дорого. Странно, но я не нахожу ничего постыдного в том, чтобы признаваться ему в своих финансовых недостатках. Он не такой, как Софи, пытающаяся превзойти своим богатством любого, кто находится на расстоянии плевка.

— А твой отец?

Я замолкаю, все еще сжимая в руках кофе.

— Это не твое дело.

Что-то вспыхивает в его глазах.

— Я думал, мы просто поддерживаем беседу.

Напряжение скручивается узлом у меня в животе.

— Мне не нравится говорить о моем отце. — Я не отрываю глаз от щепки на алюминиевом краю стола, но чувствую, как его взгляд прожигает дыры в моей голове. Он как ищейка, неспособная отпустить след, пока не выследит его до конца.

Краем глаза я замечаю, как он наклоняется вперед.

— Вот что я тебе скажу, — говорит он. — Ты расскажешь мне о своем отце, а я скажу тебе, почему я сейчас не со своей семьей.

Я поднимаю глаза, явно удивленная.

Адриан, вероятно, последний человек в мире, с которым я хотела бы поделиться историей своей жизни, но предложение разжигает мое собственное любопытство, поэтому я сдаюсь.

— У меня нет с ним никаких контактов, — признаю я. — Я никогда с ним не встречалась. Он отказался от своих родительских прав, когда мне было меньше года, и на этом все закончилось. — Я передаю эту историю со всеми эмоциями человека, перечисляющего ингредиенты из продуктового магазина, — навык, хорошо отработанный годами.

Проходит минута молчания, прежде чем он говорит:

— Я понимаю.

Я усмехаюсь.

— Ты понимаешь?

Он потягивает воду, на его губах появляется веселая улыбка.

— Я смотрел твою историю, помнишь?

Во мне нарастает раздражение.

— Тогда зачем заставлять меня говорить это?

— Потому что я думаю, что это интересно, — объясняет он, — как люди ведут себя, когда они уязвимы. Иногда они плачут или лгут… Тебе, например, нравится притворяться, что тебя это совершенно не касается.

— Потому что это не так. Больше нет, — парирую я.

— Верно, — протягивает он.

— Это правда, — говорю я, но мне неприятно, что это звучит так, словно я защищаюсь. Какой защищающейся он заставляет меня казаться. — Я имею в виду, да, это повлияло на меня, когда я была ребенком, но сейчас я выше этого. Он живет в Миссисипи. Я знаю это с четырнадцати лет. Если бы я все еще была зла, я бы появилась у его двери много лет назад, но я этого не сделала. Я смирилась с этим.

Похоже, Адриан не верит ни единому моему слову, но я просто делаю глубокий вдох, напоминаю себе, что его мнение не имеет значения, и говорю:

— Я ответила на твой вопрос. Твоя очередь.

Немного веселья исчезает с его лица, но он все равно отвечает.

— Ну, это просто. Я не поехал домой к своей семье, потому что не хотел. — Он делает большой глоток воды, и я жду, когда он допьет остальное, но он не вдается в подробности.

— И…? — Подсказываю я.

Он пожимает плечами.

— И это все.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Это так, — парирует он. — Я не в Нью-Йорке, не в Новом Орлеане или где-либо еще со своей семьей, потому что я не хочу там быть. Я никогда не говорил, что буду вдаваться в подробности.

— Но у нас была…

— Сделка. Чтобы ответить на вопрос, — резко заканчивает он. — Только потому, что ты решила разгласить печальную подробность о своем отце, не означает, что я должен это делать.

Я недоверчиво фыркнула.

Конечно, черт возьми.

Ну, думаю, это моя вина, что я ожидала, что он откроется как нормальный человек, только потому, что это сделала я.

Его слова ранят немного сильнее, чем следовало бы — вероятно, потому, что я ослабила бдительность на достаточно долгое время, чтобы убедить себя, что Адриан достоин небольшой поддержки.

И доброты.

Почему я снова подвергаю себя этому?

— Ты прав, — говорю я каменным голосом, протягивая руку за своей поношенной курткой Target, скомканной в углу. — Не думаю, что я больше голодна. Но спасибо за кофе.

Я намереваюсь выйти из кабинки, но загорелые, ловкие пальцы Адриана преграждают мне выход прежде, чем я успеваю сделать шаг.

— Подожди.

Я не смотрю на него.

Он вздыхает.

— Это было немного нечестно с моей стороны.

Я качаю головой.

— На самом деле, это не так. Если ты не хочешь быть уязвимым, тебе и не нужно быть таким. Это твой выбор. Точно так же, как я сама решила уйти прямо сейчас.

— Я пытаюсь извиниться перед тобой. Знаешь, я делаю это очень часто. По крайней мере, не искренне.

— И ты, кажется, превосходно справляешься с этим, — говорю я более саркастично, чем намеревалась.

Еще один вздох.

Я снова пытаюсь выскочить из кабинки, но на этот раз голос Адриана останавливает меня.

— Ну, если ты хочешь знать, я поссорился со своим отцом. — Это сказано так тихо, что я почти пропускаю это мимо ушей.

— Что?

Его рука опускается, и когда я поворачиваюсь, он смотрит в окно, на машины, с грохотом проезжающие по залитой дождем дороге.

— Вот почему я не поехал домой на каникулы. Я не хотел иметь с ним дело. Или с моей матерью, если уж на то пошло.

Я отложила куртку.

— Почему ты поругался со своим отцом?

— Мое время, — признается он, — На соревнованиях по плаванию на прошлой неделе. Этого было недостаточно.

Я моргаю, глядя на него.

— О чем ты говоришь? Ты был первым.

— Конечно, но это все равно был один из моих самых медленных заплывов в сезоне.

— Но ты был первым.

Я до сих пор представляю, как толпа обезумела в тот момент, когда Адриан коснулся стены.

Он закатывает глаза.

— Ты должна понять. Когда я соревнуюсь за что-то, будь то в воде, в классе или где-то еще, я соревнуюсь не только со всеми остальными. Я соревнуюсь с самим собой.

Я всегда предполагала, что перфекционизм Адриана был чертой, которую он сам себе навязал, но если то, что говорят о его отце, правда…