Лимеренция (ЛП) - Долорес Х. К. - Страница 31

— Он придурок, — говорю я.

Уголок его рта приподнимается.

— Да, но теперь, когда я стал взрослым, у него больше нет настоящей опоры. Он может кричать, вопить и закатывать истерики, но мне не обязательно быть рядом, чтобы слышать их.

— Думаю, я не единственная, кому нравится притворяться, что их родители не облажались.

Адриан отворачивается от окна и смотрит на меня в упор.

— Напротив, — говорит он, — я такой, какой есть, благодаря моим родителям. Они превратили меня в того человека, которым я являюсь сегодня.

Может быть, дело в том, что его голос понижается, или его обсидиановые глаза, кажется, становятся жестче, но от этого заявления у меня по спине пробегает холодок.

У меня такое чувство, что он говорит не только о перфекционизме или конкурентоспособности.

Но мрачность исчезает с его лица так же быстро, как и появилась, и я изо всех сил стараюсь притвориться, что это меня ничуть не выбило из колеи.

— Это совсем не то, что я ожидал, — говорит он.

— Что именно?

— Открываться кому-то, — объясняет он, — я всегда рассматривал уязвимость только как инструмент. Слабость, которую я могу использовать против кого-то, когда мне нужно. Я не представлял, что это может быть… — Он делает паузу, как будто не может подобрать слово — или, может быть, просто не хочет произносить это вслух. — Мило.

Я сглатываю.

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Это странно. Его слова не должны так сильно звучать, но это происходит. Потому что я, возможно, не использую уязвимости других людей, такие как боеприпасы (по крайней мере, в течение длительного времени), но я определенно использовала свои собственные таким образом.

Мне нужно больше двух рук, чтобы сосчитать, сколько раз я использовала свое печальное маленькое детство, чтобы отдохнуть от своих профессоров или декана Робинса.

И теперь, когда я сижу здесь, я не могу вспомнить, когда в последний раз я была уязвима ради того, чтобы быть уязвимой, а не для того, чтобы получить какое — то преимущество.

И Адриан прав. Это действительно приятно.

— Ты знаешь, чем мы сейчас занимаемся? — Говорю я. — Почти уверена, что это называется ”человеческая связь".

У него вырывается хриплый смешок.

— О, милая, я не уверен, что способен на человеческое общение.

Я демонстративно игнорирую нежность и поднимаю бровь.

— Ну, прямо сейчас ты на связи со мной.

Когда он снова смотрит на меня, я не нахожу в его взгляде ни веселья, ни игривости — но что-то совершенно новое.

Интерес.

Не любопытство, а интерес.

Чистый, неподдельный интерес, от которого у меня перехватывает дыхание.

— Да, я полагаю, что я соединяюсь с тобой, — бормочет он, и я обнаруживаю, что не могу отвести от него взгляд. Здесь что-то происходит. Что-то большое. Что-то новое. Я чувствую это всем своим нутром.

— Хорошо! — Щебечущий голос Дикси прерывает этот момент, и я отрываю взгляд, чтобы обнаружить, что подошла наша официантка с едой. — Две порции картофельных оладий и блинчик с шоколадной крошкой. Что-нибудь еще вам принести?

— Нет, спасибо, — говорю я ей.

— Что ж, наслаждайтесь! — Она одаривает нас последней улыбкой, прежде чем исчезнуть.

Адриан берет вилку и сначала вгрызается в картофельные оладьи, его скептицизм возвращается.

Но я вижу, что то же самое сомнение исчезает, когда его глаза расширяются, и он издает тихий звук удовольствия, от которого мое сердце колотится так, как я и не подозревала, что оно может колотиться.

— Ты была права. Эти картофельные оладьи просто изумительны.

Глава пятнадцатая

— Думаю, это самое жалкое подобие куртки, которое я когда-либо видел, — дразнит меня Адриан по дороге обратно в кампус.

Мне приходится вытянуть шею, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Ну, она согревает меня, — лгу я. Эта куртка ни черта не делает, чтобы уберечь меня от мороза. Руки, засунутые в карманы, уже онемели.

Очередной резкий ветерок пробегает рябью по голым деревьям Коннектикута, окрашивая мои щеки в розовый цвет и сбрасывая очередную охапку опавших листьев на тротуар.

— О, бедняжка, — воркует Адриан. — Ты замерзла.

Прежде чем я успеваю возразить, что-то тяжелое опускается мне на плечи, и я понимаю, что он накинул на меня свою куртку. Бежевое пальто, должно быть, вдвое больше моего, достаточно длинное, чтобы касаться земли, если я не буду осторожна, но оно мягкое, как одеяло, на моей коже.

И теплое — что удерживает меня от того, чтобы вернуть его обратно.

Если он хочет попытаться вести себя по-джентльменски, кто я такая, чтобы протестовать в такую погоду?

— Так лучше? — спрашивает он, и без верхнего слоя я вижу, как перекатываются его мышцы под черной водолазкой.

— На самом деле так и есть. Спасибо.

Одеколон Адриана — какой-то древесный, кедровый аромат — остается на ткани, и пахнет так приятно, что мне приходится приложить сознательное усилие, чтобы не уткнуться носом в воротник.

Тем не менее, я наслаждаюсь любым теплом, какое только могу получить, зная, что эта куртка, вероятно, самый дорогой предмет одежды, который я когда-либо надену в своей жизни. Только когда мы подходим ко входу в Западное крыло, я неохотно сбрасываю его.

Я протягиваю пальто, но Адриан отмахивается от меня.

— Что ты делаешь?

— Ты хочешь, чтобы я вернула его, не так ли? — Спрашиваю я. — Кроме того, мне оно не понадобится в моей комнате в общежитии. Мне нужно изучить информацию о ранних колониальных поселениях, помнишь?

— У тебя есть остаток недели, чтобы написать эту работу, — отвечает он. — Ты проведешь день со мной.

— Поверь мне, мне нужно написать эссе сейчас, — возражаю я. — Моя академическая мотивация иссякает со скоростью света, и если я не сделаю это сейчас, то найду какой-нибудь способ отложить это до вечера воскресенья. Возможно, в понедельник утром.

Он закатывает глаза.

— Кажется, у тебя на удивление мало дисциплины для человека, получившего полную стипендию в самой престижной школе-интернате в мире.

Поверь мне, я знаю.

— Согласна, — говорю я, — Именно поэтому мне нужно пойти написать это эссе.

— Проведи этот день со мной, — говорит он, на этот раз более твердо.

Я выпрямляюсь.

— Я не могу.

— Проведи день со мной, — повторяет он, — Или я отзову продление.

Я качаю головой.

— Ты не можешь отозвать продление, которое ты мне уже дал.

— Я пойду к Айале и скажу ему, что ты солгала, чтобы не делать домашнее задание.

Я усмехаюсь, разочарование нарастает, как приливная волна.

— Неужели для тебя все должно превращаться в ультиматум?

— Если это даст мне то, чего я хочу, — говорит он и делает шаг вперед.

— Ты предпочитаешь манипулировать ситуацией, чем вежливо просить.

— Манипулировать. Убеждать. Действительно ли имеет значение, будет ли конечный результат таким же? — Еще один шаг вперед. — И я действительно вежливо попросил.

— Это имеет значение. — Я поднимаю подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза, моя решимость уже колеблется.

Адриан смотрит на меня сверху вниз. Ждет.

Я вздыхаю.

— Ладно. Хорошо. Мы можем провести день вместе.

Он расплывается в самодовольной ухмылке, поворачивается и жестом приглашает меня следовать за собой.

Я говорю себе, что делаю это, потому что не хочу ставить под угрозу продление, которое у меня уже есть, а не потому, что есть маленькая, крошечная, микроскопическая часть меня, которая, возможно, наслаждалась завтраком и хочет посмотреть, куда меня может завести остаток дня.

***

— Нет. Нет. Ни за что. Ни за что на свете я не стану этого делать.

— Почему бы и нет?

— Я думаю, «почему» очевидно. Я не буду этого делать.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но руки Адриана ложатся на мои плечи, как тиски.

— Ты мне доверяешь?

Я смотрю на него снизу вверх, брови почти касаются линии роста волос.