Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 44

— Проколите иглой ему несколько раз мочки ушей. Надо снять давление крови в голове.

Лекарь на мгновение задумался, потом встрепенулся и стал тыкать царю иглой в уши.

— Теперь на левой руке поколите подушечки пальцев, чтобы проступила кровь, — приказал я.

Лекарь выполнил приказание.

— Не так шумит в голове, — сказал царь, едва ворочая, слегка вывалившимся налево языком. Слово «шумит» у него получилось, как «фумит», ну, и остальные слова вышли не очень внятно.

— Так лутфе, — сказал Алексей Михайлович.

Появился иеромонах нашей Измайловской церкви Рождества Христова иеромонах Василий. В этом мире эту церковь я построил гораздо, на целых двадцать лет, раньше, в пятьдесят шестом году, так как хорошо знал, и её облик, и как её строили. Собственного кирпича было тогда навалом, и потренироваться перед строительством дворца надо было…

Царя перенесли в его покои, где причастили и соборовали. Я незаметно вернулся в свои покои, где меня встретила встревоженная супруга. Весть о том, что к царю вызвали священника, облетела трёхэтажный дворец, мгновенно.

Пришлось рассказывать и пересказывать, как так случилось, сначала жене, потом её сестре Марфе, потом сыну Алексею, потом царице Марии. Все они были встревожены и от многократного повторения мной рассказа, моя жена возбуждалась всё больше и больше и вдруг тоже потеряла сознание.

— Да, что ж за напасть такая, — подумал я, испугавшись за жену, и самолично побежал за лекарем, которого застал в царской опочивальне.

— Дуняше плохо, — крикнул я и, схватив Гадена за руку, повлёк его за собой, благо, что это всё происходило на одном этаже. Однако Гаден руку вырвал и скомандовал другому лекарю, которого я сначала не приметил:

— Йохан, отправляйтесь, пожалуйста, в палаты царевны Евдокии.

Густо намазанное пудрой лицо неизвестного мне лекаря поскучнело, но он, взяв сумку с инструментами, прошёл мемо меня и вышел из примыкающей к царской опочивальне комнаты.

— Кто это? — спросил я очень тихо.

Гаден скривился.

— Приехал тут недавно… Лейб-медик короля Швеции Карла Густава. Все в Московию прутся. Слишком много царь Алексей платит медиусам… Йохан Костер фон Розенбурх[1]… Самочинно прибыл в Московию, без охранительных грамот, да ещё и со всем семейством и с прислугой. Да государь, не подумавши, отдал ему должность архиятера, то есть главы медицинской службы. Хорошо хоть меня не ввёл к нему в подчинение. Такие уже новшества пытается ввести, что не знаю, как он у Шведского короля служил. Но ничего, скоро приедет Блюментрост, он всех на чистую воду выведет. Да! Лигарид тут воду во всём мутит, даже в медицине. А в Немецкой слободе распри.

— Как у вас тут всё запущено, — пробормотал озабоченно я.

Я читал когда-то давно, в другой жизни, что врачей-иностранцев на службе при дворе хватало. Но самое главное, среди них были и шарлатаны, прекрасно понимающие, что новый врач быстро выведет их на чистую воду и лишит работы, а то и жизни — русские цари всегда были скоры на расправу, а потому шарлатаны сделали все, чтобы оболгать новичка при дворе.

Установленный порядок приглашения и приема на службу иноземных докторов с представлением рекомендательных писем, а иногда и проведением профессиональных экзаменов, призван был закрыть в Россию дорогу неучам и шарлатанам, особенно для службы при царском дворе. Поэтому служившие в Аптекарском приказе придворные доктора в большинстве случаев были профессионалами высокой квалификации, имевшие у себя на родине хорошую репутацию.

Именно они составляли основу приказа, поскольку были обязаны следить за здоровьем царя, лишь в необходимых случаях привлекая к лечению лекарей и аптекарей. В период правления первых царей из династии Романовых в разное время в Аптекарском приказе служило около двадцати докторов из разных стран.

В царствование Алексея Михайловича из-за границы было приглашено десять докторов. В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов «ближним» доктором был австриец или, как тогда говорили, «выходец из цасарской земли» Андреас Энгельгардт. Он занимался не только медициной, но и написанием для царя естественнонаучных трактатов, толкованием астрологических прогнозов и гороскопов. Но к тысяча шестьсот шестьдесят пятому году Энгельгардт оказался в немилости, поскольку имел неосторожность заявить, что «царь такой же человек, как другие, и исцеление должно прийти от Бога, а от него зависит лишь применение того или иного лекарства».

Хотя русскому человеку было свойственна вера в Божественное Проведение, однако иноземцев постоянно подозревали в попытках утаить свои истинные знания, в не-желании лечить по-настоящему. Царская немилость должно была привести «немца» в чувство и побудить к эффективному врачеванию. Но Энгельгардт обиделся и в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году уехал из Москвы, приняв предложение Бранденбургского курфюрста.

В своей опале Энгельгардт не без оснований винил коллег. Жизнь при царском дворе не обходилась без интриг среди придворных, в том числе и среди придворных докторов. Место ближнего доктора вскоре занял англичанин Сэмюель Коллинз. Он прожил в России с тысяча шестьсот шестидесятого по тысяча шестьсот шестьдесят седьмой год и пользовался большим авторитетом.

Коллинз, помимо врачевания, переводил Алексею Михайловичу присылавшиеся из Англии газеты, а во время поездок в Лондон выполнял дипломатические и торговые поручения. В тысяча шестьсот шестьдесят четвёртом году Коллинзом было написано на латинском языке «рассуждение» по медицинской астрологии, переведенное на русский язык дьяком Посольского приказа Голосовым.

В этом труде Коллинз объявляет себя сторонником врачебной астрологии и «философии», понимаемой им как наука, объединяющая знания о природе в её естественно-научном и богословском аспектах. В трактате рассказывается о способах лечения различных народов, даётся астрологическое определение дат, благоприятных для кровопускания. Он вел большую переписку с известным физиком Робертом Бойлем, сообщая ему свои наблюдения и впечатления о России.

В этот же период были предприняты попытки организовать обучение за границей уроженцев России. Правда, в основном, это были дети служивших в Москве иностранцев. Первым из них был Валентин Бильс, сын придворного доктора, отправленный в тысяча шестьсот двадцать пятом году на учебу за казенный счет. В тысяча шестьсот сорок втором году он возвратился с дипломом Лейденского университета и был принят в Аптекарский приказ. Но через два года В. Бильс-младший был по неизвестным причинам отставлен от службы.

В тысяча шестьсот пятьдесят девятом году был направлен на учебу племянник доктора Грамана Михаил Граман. Через восемь лет он вернулся в Россию с докторским дипломом и десять лет служил в Аптекарском приказе. Посланный за границу в тысяча шестьсот шестьдесят первом году сын купца Томаса Келлермана Андрей Келлерман уже шесть лет изучал медицинскую науку в университетах Лейпцига, Лейдена и теперь, как я знал, собирался перебраться в Оксфорд.

— Не слишком ли много здесь, в Москве, собралось медиков? — спросил я, тут же вспоминая и про лекарей из Польши и Персии.

— Много — не мало, Степан Тимофеевич, — проговорил Гаден. — Мы часто собираем консилиумы. Одна голова хорошо, а чем больше голов, тем лучше.

— Больше-то оно, конечно, — хорошо для того, чтобы книжки писать, как многие лекари и занимаются, а для лечения государя что, все эти ваши консилиумы придумали? — спросил я. — Где результат ваших изысканий? Вот он — результат!

Я ткнул пальцем на дверь, ведущую в царскую спальню, где «врачевал царскую душу» священник.

— Я, вообще-то, всего лишь поддоктор! — с вызовом сказал Гаден.

— А кто теперь царский доктор? — удивился я.

— Был Сэмюель Коллинз, но его государь отпустил домой. Вот меня и приставили к царским палатам.

— А поставили, значит ты и отвечаешь за здоровье и жизнь государя.

— Артамон Матвеев противится. Блюментроста выписал из Саксонии. Говорит, он защитил диссертацию по скорбуту[2].