Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 43

— Верю-верю, — замахал руками Алексей и сказал задумчиво. — Значит ты вот так радеешь за государьство?

— Конечно, — мысленно ответил я, но промолчал.

— Однако, всё-таки, что-то надо делать, — сказал царь.

Я не стал исполнять непонятливого.

— Ничего не надо делать, государь. Пусть всё идёт, как и шло. Точно, никто больше не догадывается?

— Я сам проводил следствие.

Я покрутил в «изумлении» головой. Алексей зарделся от удовольствия.

— Вот и ладно. Пусть никто и не знает. Жаль только, что мы не знаем того, кто так жаждет переворота. Э-э-э…

Я замолчал, вроде как обдумывая вдруг пришедшую мысль.

— А, ведь они должны проявиться, если ты не отреагируешь на эти письма. Они должны выйти на меня, если я не стану предпринимать никаких шагов в нужном им направлении. А мы потихоньку их поищем.

— Да, что тут искать⁈ Кто те бунты учинял, — знаем? Знаем! Вот и весь вопрос!

— Ответ, — поправил царя я.

— Ну, да, ответ, — согласился он, чуть подумав.

— Не факт, не факт. Думаю, это могут быть англичане. Ведь у них не получается с тобой договориться о торговле, так?

— Так! — кивнул головой Алексей.

— Вот в этом направлении и будем копать. Только очень осторожно, как в песке норку. В любой момент может осыпаться. Там людишки ушлые и очень опасные, да и вспугнуть никого не хочется.

Мне, собственно, было всё равно, на кого может выйти Приказ тайных дел или мы с государем лично, так как я-то точно знал, что подмётные письма разбрасывал я сам. Однако кто-то же изготовлял мои документы? И этот кто-то знает, что документы у меня и когда я ими воспользуюсь, обязательно ко мне придет и предъявит доказательства их фиктивности. Чтобы «взять меня за жабры». Подчинить воле своей. Хе-хе… Ну-ну…

— Англичан не так уж и много, — думал я. — Всех к ногтю, и дело с концом. Но могут быть задействованы и наши. Могут? Обязательно в группе заговорщиков есть и «наши» высокородные бояре. И они бы давно бы вышли на меня. Только уж очень я подвижен и то на Ахтубе прячусь, то на Кавказе. Прав государь в одном — начинать надо с тех, кто был рядом с соляным и медным бунтами. Много времечка прошло… Ну, да ничего…

— И ещё, государь… Не прими сей совет за ещё один шахматный ход, обкладывающий, как ты говоришь, тебя, но церковную реформу лучше бы отменить.

— Почему? — Удивился царь.

— Потому, государь, что недовольных этой реформой слишком много. Думал я увести этих людей от Москвы, и увёл, но их оказалось так много, что еслиони в гневе вернутся, то никому мало не покажется. А меня они слушаются, пока я не противлюсь им. А как только встану супротив, — быстро на вилы поднимут. А вилы у меня на Ахтубе из кованого железа сделаны. Очень острые и крепкие.

— Сколько их там у тебя, людишек? — спросил, нахмурившись, Алексей.

— Списки книг я с собой взял. Э-э-э… На память если, то тысяч пятьдесят.

— И ты, естественно, как и докладывал, всех их немецкому строю и другим воинским премудростям обучал?

— Так чем ещё зимой заниматься? Рыбу-зверя ловить, да стрелять колоть обучать. У меня ведь там калмыки… От них обороняться уметь надо.

— Научил, значит, обороняться? — в голосе Алексея Михайловича зазвенела сталь.

Я посмотрел на государя и со вздохом сказал:

— Всё ещё поправить можно.

— Как поправить! — вскричал фальцетом Алексей. — Что поправить! Поправили уже! Аж патриархи своё слово сказали! Хочешь Никона вернуть? Паразит! Мерзавец! Сколько он мне крови испортил!

— Тихо! Тихо, государь! Не ровен час в голове сосуд лопнет и останусь я один. А одному ох, как трудно править.

Царь попытался вдохнуть и не мог. Глаза его выпучились. Алексей Михайлович поднялся со стула и продолжая делать судорожные движения головой, схватился за грудь. Лицо его стало походить на большую свёклу. А у меня с собой не было ни нашатыря, ни какого другого лекарства. Не было даже корня валерианы.

Царь постоял-постоял, сделал шаг назад и, привалившись спиной к пальме, сполз на землю.

— Он прислонился к пальме и дал дуба, — промелькнула у меня пошлая мысль.

[1] Цугцва́нг — положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.

Глава 23

Всё это произошло так быстро, что стража, стоявшая невдалеке, не успела понять, что с объектом охраны что-то происходит неладное?

— Лекаря! — крикнул я, и только тогда рынды сдвинулись с места.

Сам я тоже не шевелился и сидел на стуле за круглым столом под присмотром, не сводившей с меня взгляда охраны, ровно. Ещё не хватало, чтобы меня обвинили в покушении на государя. Да и не лекарь я…

Один рында метнулся за дверь, другой к нашему столу. Лекарь всегда находился рядом с государем, так как у Алексея Михайловича подобные приступы случались, едва ли, не ежедневно. Полагаю, у царя имела место и стенокардия, или, как тут называли эту болезнь, — «грудная жаба». Алексею почти ежедневно пускали кровь, и как его организм до сих пор терпел кровопускания, я не знаю.

Рядом с царём довольно быстро появился царский лекарь Стефан фон Гаден.

— Что случилось? — спросил лекарь меня, приподнимая царю, одно за другим, веки.

Гаден прибыл ко двору при мне, в пятьдесят седьмом году из Киева, присланный бояриным Василием Васильевичем Бутурлиным и поначалу выполнял функции цирюльника. Он и меня стриг и брил, а, когда требовалось, и лечил. Вскочил у меня как-то от переохлаждения фурункул на, э-э-э, левой ягодице. Цирюльник хотел его резать, но я сначала не дался, опасаясь, воспаления и заражения крови.

Потом я вспомнил, что видел у царя в палатах на подоконнике растение алоэ, вспомнил, что это хороший антисептик, и решился на операцию, потому что ни лук, ни подорожник, приложенные сверху, желаемого результата не приносили. Заставив лекаря простерилизовать инструменты методом кипячения, я отдался в руки Гадена и, к своему удивлению, выжил.

С тех пор он относился и ко мне, и к алоэ с уважением. А я, попав на Кавказ, первым делом отправил разведчиков искать алоэ, так как видел его, произраставшим в Дагестане самолично.

— Государь встал, захрипел и упал, — сказал я, не вдаваясь в особые подробности.

Лекарь с помощью рынд и появившегося откуда-то дьяка приказа тайных дел Дмитрия Леонтьевича Полянского, уложили Алексея Михайловича на небольшой,«раздаточный», стол, с которого снесли все явства на прапезный, и раздели, сняв кафтан и рубаху. Я так и продолжал сидеть «сиднем», ни во что не вмешиваясь.

— И часто так происходит? — наконец, увидев на себе взгляд Полянского, спросил я.

— Часто, — вздохнул тот. — Однако, обычно, государь быстро отходит, а тут…

Он, видимо, осознав двусмысленность фразы со словом «отходит», осенил себя троеперстным крестом.

Со стороны закрытого от меня телами лекаря и одного из рынд, царя, послышался стон и возня.

— Лежите-лежите, государь, — проговорил лекарь. — Я пускаю кровь.

— Опять ты тут, Стефан, мне кровь пускаешь? У меня что-то с языком. И рука онемела.

Речь его звучала невнятно.

— Инсульт, — подумал я. — Довёл Тишайшего до цугундера. Как бы он, действительно, не «двинул кони». Возись потом с Милославскими. Они меня терпеть не могут, а Морозов почил в бозе. Не кому за меня заступиться.

Я прикинул, что теперь делать? Может, пока не поздно, рвануть «по бездорожью» на Кавказ и там осесть, прикинувшись ветошью?

— Да не может он умереть! — почему-то подумал я. — В истории было не так. Не хочу я, чтобы он умирал. Мы только-только начали с ним договариваться, и он только-только стал понимать, что я ему нужен живым. И на хрена я про реформацию заговорил? Про отмену церковной реформы… Дубина! Промолчал бы… остановился на сказанном, и всё пошло бы совсем не так, а теперь…

Теперь лекарь послал за священником. Гаден обернулся ко мне.

— Удар у него, — сказал он тихо-тихо, обращаясь ко мне. — Это плохо. У царя отказала левая сторона тела. Удар может повториться и тогда…