Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл - Страница 21

Мы вступаем в долгую дискуссию на предложенную мной тему. Молодая привлекательная дочь супружеской пары, с которой я дружен, попала под влияние одного зловредного типа, и я иногда вижу девушку с ним в кафе. Мне рассказывают много нехорошего об этом жестоком и неопрятном юноше, который, поговаривают, обладает гипнотической силой. Якобы он злоупотребляет оной в отношениях с молодежью. Со мной делятся несколькими историями, а от меня хотят услышать, что он поит дочь моих друзей и поздней ночью таскает ее с собой по грязным трактирам. Должен ли я обратить внимание отца (мать больна и ее необходимо поберечь) на опасность, в которой находится его дочь, или лучше промолчать? Роберт тщательно обдумывает вопрос и живо интересуется деталями. Затем говорит:

— Дружески вам советую ничего не предпринимать. Вы только навлечете на себя неприятности. Вас могут заподозрить в сплетничестве, ревности и дешевом морализаторстве. Какое вам вообще дело до этой девушки! Эта любовь, даже если она кончится несчастливо, — школа жизни для наивного создания. Необходимо иметь веру в жизнь и в людей — такие моменты пробуждают в них добрые силы. Тот, кто упал, может и подняться... Нет, нет, я бы на вашем месте промолчал!

— Признаю: вмешательством я, вероятно, не добьюсь ничего, кроме неприятностей. Но речь не о моем душевном покое; речь о девушке, которая слишком хороша для этого подлеца. С моей точки зрения, дружеский долг требует, чтобы я рассказал об этом отцу.

— Никакого дружеского долга нет вообще. Существует только дружба, свободная и без обязательств. Зачем вам вмешиваться в дела, за которые ответственны лишь отец и мать?

— Я ощущаю это иначе. Если бы рядом со мной в бою пал мой друг, для меня было бы само собой разумеющимся позаботиться о нем.

— И очень зря. Вам нужно было бы заботиться лишь о победе, пробиться вперед и выиграть бой. Личное должно отступить перед высшей целью. Тот, кто хочет одержать победу, должен смириться с жертвами.

До самой возвышенности Роберт развивает свои своеобразные мысли на эту тему. Он рассказывает о красавице из Биля, которую случайно встретил в Цюрихе. Ее жизнь трагически оборвалась во время аборта. Но своим очарованием она осчастливила многих мужчин. Должны быть и такие жизни, которые развиваются окольными путями — с особыми судьбами. Следует принять непостижимость природы.

Второй завтрак на вершине, где Роберт однажды был с сестрой Лизой, однако добирался туда по более легкому маршруту. Его глаза сияют, он наслаждается драматически освещенными сумрачными башнями облаков и светло-серыми хлопьями снега. Он заводит разговор о Герхарте Хауптманне, который попал в руки русских в Агнетендорфе и умер полтора месяца назад, вероятно, от горя из-за трагедии, случившейся с его родиной. Роберт иногда встречался с ним в Берлине. Однако позже у него сложилось впечатление, что мозг и сердце Хауптманна уснули на «подушках сладострастия». «Бдительное благородство в долгосрочной перспективе всегда окупается. Остается только дождаться вознаграждения». Когда мы выходим из трактира, небо чернильно-черное. Падают отдельные капли — тяжелые как свинец. Мы идем по хребту на юг. Дивное стадо коров мирно расположилось на Бычьем холме; там все дышит спокойствием, сытостью, удовлетворением. Через лес и стадо бычков спускаемся в долину. Дождь словно не поспевает за нами. Вскоре после полудня мы стоим на довольно сухой дороге, от которой недалеко до Аппенцелля. Однако мы выбираем направление на Хундвиль. Через час мы добираемся до центра деревни. По дороге Роберт удивляется, что Келлер ничего больше не написал после романа Мартин Заландер, начальной главой которого он восхищается. Вероятно, он был внутренне опустошен.

Мы садимся в Bären и принимаемся за рубленое мясо, рёшти, бобы и крем с карамелью. Из летнего лагеря для школьников поблизости доносятся нежные голоса, поющие Im Aargäu sind zweu Liebi; по улице проходят несколько деревенских детей с гармошкой. У самой младшей длинная вуаль из занкт-галленского кружева, как у невесты. Мы сидим там почти два часа. Приходит врач и в соседней комнате спринцует уши постояльцу, страдающему воспалением среднего уха, раздосадованный, что приходится возиться с этим из-за пяти франков.

Я рассказываю Роберту об одном журналисте, подпевале в большой редакции. Он трещит то, что там желают слышать. Парень лишен идеализма, алчный и флегматичный. Во время самых волнительных сцен в кино и театре он достает булочки и принимается их обстоятельно жевать. Несмотря на то, что он из обеспеченной семьи, ему жалко денег на бумагу и он требует ее у секретариата редакции. Когда умер его отец, он вызвался написать о прощании с ним. Редакция согласилась, но поскольку у сотрудников было чувство юмора, гонорар ему не заплатили. Персонаж прямо из пьесы Мольера, одетый в черный офисный пиджак, словно работает в захудалой конторе. Роберт спрашивает: «Вы замечали, что почти все скряги доживают до глубокой старости? Как будто они наводят ужас на саму смерть».

По пути в Херизау обсуждаем критический ответ одного романиста на мою отрицательную рецензию, опубликованную в газете. Роберт советует: «Смейтесь и молчите — это лучшее, что можно сделать в такой ситуации. Приучите себя терпеть легкую вонь».

XXV

29. декабря 1946

Херизау — Нидертойфен — Флавиль — Госсау

Трескучий мороз; на земле около 20 сантиметров снега. Мы едва не бежим, чтобы согреться, Роберт не надел пальто. Ему нравится серебристо-серая утренняя атмосфера. Лишь раз он становится груб, когда собака с крестьянского двора кружит вокруг нас и лает. Роберт пару шагов пробегает за ней и кричит: «Дьяволенок, оставь нас в покое!»

Спустя два часа мы достигаем Нидертойфена, в булочной нам подают кофе с молоком, булочки, масло и джем. Булочница в церкви. Ее дочка, хихикая, готовит завтрак на кухне вместе со слабоумной слугой. Роберт наслаждается свежими белыми булками; он лижет джем как кошка. Потребовалось некоторое усилие, чтобы привести его в Тойфен; несколько раз он хотел свернуть к Занкт Галлену. Он рассказывает о дедушке, Йоханне Ульрихе Вальзере, который родился здесь и имел 15 детей. В Листале у него была типография, в которой во время баденской революции печатались революционные сочинения и ночью контрабандой переправлялись через Райн.

На пути от Тойфена к Шпайхеру деревенская молодежь развлекается, катаясь на санках и лыжах. Позже становится совсем тихо и туманно. «Очень по-русски, — говорит Роберт. — Будьте осторожны, мы попали в пустынный фарватер!» Он сообщает, что из Биля происходят довольно разнородные писатели: те, кто придерживается и крайне левых, и крайне правых взглядов. Одного даже впутали в судебное разбирательство по делу о государственной измене: «Это привело меня к наблюдению, что крайности часто встречаются на рубежах обоих флангов и похожи друг на друга, как братья и сестры». Для Роберта Биль был как бы домом отдыха, в котором он мог набраться сил после берлинских лишений. С несколькими франками в кармане он вернулся туда осмеянным неуспешным автором, вложил первые самостоятельно заработанные деньги в библиотеку — в произведения классиков, выпущенные издательством Reclam, а также играл небольшие роли в спектаклях драматического общества. Но, словно укушенный змеей, он горячится, когда я говорю: «Как вы можете все время утверждать, что вы неудачник? Разве успех измеряется весом проданных книг? Многие по сей день говорят о ваших произведениях с восторгом». Однако он в совершенном отчаянии кричит в туман: «Тихо, тихо! Как вы можете говорить такое. Вы полагаете, я верю в эту ложь?» Мимо проносится всадник на тучной лошади, возможно, ветеринар общины, и быстро исчезает, словно призрак. Я успокаиваю Роберта, мы говорим о корне зла — неизменном стремлении наших писателей поучать. Лишь благодаря ошибкам личность приобретает рельеф, полагает Роберт, добавляя, что на него вылили целые ушаты дешевых советов. Когда мы обедаем в Appenzellerhof в Шпайхере, он замечает: