Прогулки с Робертом Вальзером - Зеелиг Карл - Страница 22

— Как жаль, что Келлер закис в уютном цельтвегском доме и умер, как мышь в ловушке!

— Видите, господин Вальзер, теперь и вы немного по старинке поучаете, как настоящий гражданин Швейцарии!

Вальзер улыбается:

— Верно. Но Келлеру уже все равно.

XXVI

26. мая 1947

Хернзау — Обербюрен — Нидервиль — Флавиль — Госсау

В Госсау встречаем крестный ход; мантии церковных служителей горят красным, словно цветы герани. Мы хотим отправиться в Обербюрен, в котором Роберт никогда не был. Он настаивает, чтобы мы не сходили с шоссе. Дюжина автомобилей, велосипедов и мотоциклов проносятся в опасной близости от нас. Но он сохраняет спокойствие и в доказательство того, что верность вознаграждается, а измена наказывается, рассказывает историю Евгении Гранде Бальзака. В конце концов он соглашается пойти по боковой дороге. По моему предложению мы выбираем лесную тропу справа, но Роберт предостерегает: «Кажущийся верным путь часто бывает неправильным».

Обербюрен словно лежит в корзине из деревьев. Мы читаем изречение на стене одного из домов:

Завтрак: тильзитер, масло, кофе с молоком, пиво. Хозяйка аскетична, худощава и серьезна, как Никлаус из Флюэ. Она сидит за соседним столиком и вполголоса ведет подсчеты, служанка подает на стол, по-матерински беспокоясь, чтобы мы насытились.

С кухни доносится пение псалмов; видимо, в доме собирается секта.

Я рассказываю Роберту, что в Духов день сидел прямо позади Томаса Манна на премьере Игры снов по Стриндбергу. Я обратил внимание на его длинный, заостренный нос и густые волосы, нетронутые сединой. Роберт: «Это гигиена успеха. Скольких из-за неуспешности раньше времени кладут в гроб! С юных лет у Манна было все: буржуазное спокойствие, безопасность, семейное счастье, признание. Даже эмиграция не смогла выбить его из колен. Он продолжал писать на чужбине, как трудолюбивый делопроизводитель в конторе, например романы об Иосифе, сухие, слабые и уступающие по красоте его удивительным ранним произведениям. От его поздних сочинений веет спертым воздухом кабинета, и именно так выглядит тот, кто их создал: как человек, который неустанно упорствовал за столом с бухгалтерскими книгами. Но есть нечто вызывающее уважение в его буржуазной опрятности и почти естественнонаучном стремлении расставить все детали по местам».

На привале возле деревьев с тяжелыми плодами: «Деревьям хорошо живется. Они могут приносить плоды каждый год». Дальше! Нидервиль; нас дружелюбно приветствует священник, который идет на празднество во Флавиль в сопровождении деревенских музыкантов. Снова сворачиваем на автодорогу, которая в полуденный зной сверкает, как белая жесть, а посередине, словно загустевший грязно-черный ручеек, полоса гудрона. Голова Роберта краснеет на солнце, как помидор. Но он ободряюще улыбается: «Было бы неплохо идти так до самой ночи, нога в ногу».

Госсау. В нерешительности останавливаемся перед гостиницей с широким фасадом. Мимо проходит горожанин и говорит, не поворачивая головы, вероятно, из боязни, что персонал или владелец могут увидеть, как он переманивает у них посетителей: «Идите в Krone!» Так мы и делаем, и действительно, нас вознаграждают роскошным обедом: мясной бульон, нежный шницель по-хольштайнски, бобы, морковь, лапша, салат, замороженная меренга, а к этому — красное испанское вино по настоятельному желанию Роберта. За соседним столиком толстопузый трактирщик, волоча ногу, объясняет другим посетителям, как разделывать индюка. Нам нравится обстоятельность, с которой он говорит о деле, и любовь к нему, резонирующая с кажущимся холодным тоном.

Разговор о недавно умершем Шарле Фердинане Рамю. Роберт признает, что он самый выдающийся писатель французской Швейцарии. Но находит его регионализм устаревшим, а иногда и неестественным. В наши дни искусство должно обращать взор на все человечество, а не на родное крестьянство, которое уже нашло в Готтхельфе своего неподражаемого певца. Я сознаюсь, что меня восхищает меланхоличный аристократизм графа Эдуарда фон Кайзерлинга, Гармонию и Яркие сердца которого я недавно прочитал. Встречался ли Роберт с ним когда-нибудь?

— Да, иногда, в Мюнхене в кафе Stephanie, где он сидел в гордом одиночестве перед рюмкой коньяка, почти ослепший, бездеятельный среди шумных дельцов, желавших как можно скорее сделать карьеру. Он показался мне великолепным, как лев.

В ответ на мой вопросительный взгляд Роберт объясняет:

— Лев — это ведь король. Вымирающий типаж. Таким был Эдуард фон Кайзерлинг.

Величие его прозы очаровывает Роберта: «Настоящим мастерам совершенно не нужно разыгрывать из себя мастеров. Они просто мастера — и баста!»

Во время вечерней прогулки Роберт подмечает вспоминая сегодняшних церковных служителей:

— Я заметил, что многие священники ведут себя так, словно до сих пор живут во времена Лютера, Кальвина, Цвингли или Буллингера. Они судорожно стремятся к аскетизму, отсутствия необходимости в котором не осознают. Но они считают, что обязаны следовать традициям, хотя сегодня у них есть дела гораздо важнее.

— Например?

— Меньше толковать о Боге и чаще поступать согласно Его заповедям.

XXVII

3. ноября 1947

Херизау — Оберберг — Абтвиль — Энгельбург — Занкт Галлен

Черное как копоть небо.

— Вы завтракали?

— Нет, а вы?

— Тоже нет!

— Ладно: сначала живот, потом остальное.

В скудно освещенном привокзальном трактире терпим неудачу. Официантка сожалеет, что не может подать нам кофе. Не хватает молока. Итак, мы идем через тихую деревню. В пекарне я спрашиваю, можем ли мы что-нибудь съесть. Пахнет свежеиспеченным хлебом; пекарь как раз длинной деревянной лопатой сажает несколько буханок в жерло печи. Нет, отвечает он, жена у родственников. Невезение! Третья попытка увенчалась успехом, в трактире. Но завтрак скверный и дорогой, дочь трактирщика угрюмая. Роберт тоже.

Молчаливый поход к замку Оберберг, расположенному на возвышенности. Вид желтого, как мед, пламени фруктовых деревьев, кажется, несколько смягчает Роберта. Мы входим в замок, построенный примерно в середине XIII в., который с 1924 г. принадлежит кооперативу. Слуга оказывает нам любезность, открывая двери в часовню, оружейную палату, камеру пыток и спальню, в которой Роберт нежно проводит рукой по ситцевым занавесям кровати с балдахином. Я несу чайник на кухню для приходящей домработницы. Роберту нравится в теплом общем зале, но дочка трактирщика возится со спичками за нашим столом и заставляет его нервничать. Мы идем дальше. Проливной дождь. Небо словно хочет высечь землю водой. У Роберта зонт, у меня — потертое пальто. Мы идем зигзагами через поля и леса, через глубокое ущелье и через Абтвиль в Энгельбург. Порой Роберт останавливается, изумленный видом красно-бурой осенней листвы, и что-то неразборчиво бормочет. Перед виллой, увенчанной башенкой, я замечаю: «Это могла бы быть вилла из Помощника!» Озадаченный, он отвечает: «В самом деле, тот же стиль. Так выглядела вилла Под вечерней звездой, в которую я однажды вошел в качестве прислуги и так же ее покинул».

Дождь льет все сильнее, мы постепенно промокаем, как утопленные коты, и я предлагаю сесть на трамвай на окраине Занкт Галлена. Однако Роберт считает, что нужно держаться. Что ж, хорошо!

В конце концов мы, насквозь мокрые, оказываемся в закусочной третьего класса и забиваемся в угол, чтобы никто не видел пруды, которые собираются вокруг нас. Рагу из заячьих потрохов с приправами. Роберт посмеивается. За десертом я упоминаю о том, что квакерам дали Нобелевскую премию мира. Он спрашивает: «Знаете ли вы, что их лидер, странствующий проповедник Уильям Пенн, триста лет назад основал штат Пенсильвания и мечтал о Лиге наций? Цшокке рассказывает о нем в одной милой новелле». Во времена Цшокке еще умели писать изящные новеллы: «Сегодня писатели терроризируют читателя тучной докучливостью. То, что литература ведет себя столь империалистски — неприятный признак времени. Раньше она была скромной, благонравной. Сегодня у нее властолюбивые замашки. Народ должен быть ее подданными. Это нездоровая эволюция».