Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт - Страница 41

Мурузи ужаснулся и картину стали переделывать на ходу. Заодно увеличили смету (сто шестьдесят три тысячи ориентировочных рублей).

Юмористы пустили в ход старый каламбур насчет пробки бутылочной и пробки трамвайной.

Вышел в свет первый номер литературного альманаха "Голый дуб".

Взору уже рисовались большие прохладные склады, наполненные пахучими пробками, как вдруг произошел ужасный случай.

Редакции нескольких газет опубликовали открытое письмо, подписанное шестнадцатью эпидемиологами и двадцатью пятью ботаниками. Эпидемиологи утверждали, что очистить пробку, бывшую в употреблении, практически невозможно. Если же срезать верхний слой, то это будет слишком дорого, к тому же такой пробкой можно будет затыкать только клистирные трубки. Ботаники же напоминали, что пробку с пробкового дуба снимают один раз в десять лет, начиная с пятнадцатилетнего возраста деревьев. А саженцы на Кавказе еще слишком молоды.

Когда Сеня ввалился в квартиру со стопкой свежих газет, Остап сидел у стола, мечтательно закатив глаза.

— Чем вы занимаетесь?.. — замогильным голосом спросил Сеня.

— Составляю перечень припасов для Кавказской экспедиции. Знаете, Сеня, очень приятное занятие. Поэтому так захватывает книга о путешествии Стэнли в поисках Ливингстона. Там без конца перечисляются предметы, взятые Стэнли с собой для обмена на продовольствие. Мы для обмена на продовольствие возьмем казенные деньги. А вот из предметов, я тут прикинул… — Остап зашелестел своими листочками.

— Остап, — грубо прервал его Сеня, — экспедиции не будет. — И бросил газеты на стол.

Бендер пробежал глазами броские заголовки.

— Ну и что? Эка беда. Поедем искать что-нибудь другое.

— Что? Что другое?!

— Ну что-нибудь вечное, скажем, Швейцарию или, вот…

— Что вы несете?! Остап Ибрагимович! Мы потеряли уйму времени, командировочные. Икапидзе грозит оторвать мне голову!

— Зачем она ему? Все, все. Объясняю. Человеческое тщеславие, Сеня, имеет замечательный парадокс. Очень хочется прославиться и при этом, заметьте, спрятаться в чью-то великую тень. Ленинград — "Вторая Венеция", Тянь-Шань- "Вторая Швейцария". Сколько их по свету! Ведь еще испанцы назвали индейский поселок на озере Маракайбо Венесуэллой — "Маленькой Венецией". А своя "Швейцария", есть даже в Подмосковье. То же и с людьми. Как-то в ресторане жаловался мне один общепризнанный батько киевского оперного куреня: "Кажется, все сделал. И куражился, и с оркестром ругался, и морду бил кому попало. Почему же я все еще не второй Шаляпин? Нет, понимаешь, этого шаляпинского пианиссимо. Черт возьми, нет и фортиссимо…"

— Остап Ибрагимович!!! Что же делать?!

— Я же сказал, — обиделся Остап. — Поедем искать Аджарскую Швейцарию за свой счет.

Глава 18.

Ной и Антоша Чехонте

Человек внезапно просыпается ночью. Душа его томится. За окном качаются уличные лампы, сотрясая землю, проходит грузовик; за стеной сосед во сне вскрикивает: "Сходите? Сходите? А впереди сходят? А вы у них спрашивали? А что они вам ответили?" — и опять все тихо, торжественно.

Уже человек лежит, раскрыв очи, уже вспоминается ему, что молодость прошла, что за квартиру давно не плачено, что любимые девушки вышли замуж за других, как вдруг он слышит вольный, очень далекий голос паровоза.

И такой это голос, что у человека начинает биться сердце. А паровозы ревут, переговариваются, ночь наполняется их криками — и мысли человека переворачиваются. Не кажется ему уже, что молодость ушла безвозвратно. Вся жизнь впереди. Он готов поехать сейчас же, завернувшись в одно только тканевое одеяло. Поехать куда попало, в Сухиничи, в Севастополь, во Владивосток, в Рузаевку, на Байкал, на озеро Гохчу, в Жмеринку. Сидя на кровати, он улыбается. Он полон решимости, он смел и предприимчив, сейчас ему сам черт не брат. Пассажир — это звучит гордо и необыкновенно!

Но… Вот он трусливой рысью пересекает Каланчевскую площадь, стремясь к Рязанскому вокзалу. Тот ли это гордый орел, которому сам черт не брат! Он до тошноты осторожен. На вокзал пассажир прибегает за два часа до отхода поезда, хотя в мировой практике не было случая, чтобы поезд ушел раньше времени.

К отъезду он начинает готовиться за три дня. Все это время в доме не обедают, потому что посуду пассажир замуровал в камышовую дорожную корзину. Семья ведет бивуачную жизнь наполеоновских солдат. Везде валяются узлы, обрывки газетной бумаги, веревки. Спит пассажир без подушки, которая тоже упрятана в чемодан-гармонию и заперта на замок. Она будет вынута только в вагоне. На вокзале он ко всем относится с предубеждением. Железнодорожного начальства он боится, а остальной люд подозревает. Он убежден, что кассир дал ему неправильный билет, что носильщик убежит с вещами, что станционные часы врут и что его самого спутают с поездным вором и перед самым отъездом задержат.

Вообще он не верит в железную дорогу и до сих пор к ней не привык.

Железнодорожные строгости пассажир поругивает, но в душе уважает, и, попав в поезд, сам не прочь навести порядок.

Поезд "Москва-Минеральные Воды" вышел и прибыл по расписанию. Никто не отстал от поезда, не высовывался из окон, не родил в дороге, не сорвал тормоз Вестингауза и не совершил других мелких и крупных нарушений.

Накануне поездки Остап заявил, что из принципа хотел бы перейти румынскую границу, но поскольку западная граница теперь неприступна, как Инга Зайонц после разлада с другом его детства Колей Остен-Бакеном, то начать придется сразу с Закавказья. Этот театр военных действий был, по словам Остапа, ему хорошо знаком. В случае неудачи предполагалось десантироваться через Каспийское море в Среднюю Азию, которая, опять же по словам командора Бендера, была им рекогносцирована во время плавания на кораблях пустыни.

Возможность расширения театра военных действий далее на восток, несмотря на уговоры Сени, Остап рассматривать отказался. Во-первых, он не любит лазить через стены, особенно через Великую Китайскую, во-вторых, панически боится уссурийских тигров и в-третьих, у него, как у турецкого янычара, психологическая несовместимость с японскими самураями.

Едва сойдя с поезда, Остап предложил Сене зайти в уютный кабачок, точного названия которого он никак не мог вспомнить. То ли "Араратский аромат", то ли "Ароматный Арарат".

— Знаете, Сеня, в чем беда русского человека? — говорил он по дороге. — Для нас, русских, "хорошо провести вечер" означает истратить кучу денег и напиться как свинья. А ведь можно спокойно, душевно посидеть в прохладном полумраке, с интимной музыкой, за рюмочкой настоящего, доброго вина, вспомнить день минувший, обсудить день грядущий…

…Процесс воспоминаний и обсуждений затянулся до позднего вечера. Следующего дня.

— Остап Ибрагимович, ну нельзя же столько пить! — Сеня бережно вел Бендера по дорожке парка. — Арарат! Арарат! Ной нашелся…

— Сеня, друг! Это девятимесячное "стояние на Угре", то бишь "сидение в Москве" меня вконец истощило. Ну что поделаешь, если Минводы оказывают на меня такое воздействие, — Остап икнул. — Кругом себя оправдывают. Я просто омолодился!

— Смотрите, не умрите от скарлатины, — Сеня с трудом усадил командора на садовую скамейку.

Мимо прошла рослая девица. Остап вскочил и бросился за ней неверной походкой, декламируя нараспев:

За ней, как тигр, шел матрос.

Вплоть до колен текли ботинки.

Являли икры вид полен,

Взгляд обольстительной кретинки

Светился, как ацетилен…

— Что же вы молчите? О-хо-хо! Она знала все языки но после тифа забыла!