Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт - Страница 42

Девица развернулась, влепила потомку трапезундских императоров пощечину и пошла дальше.

— Пардон! — кричал Остап, сидя на дорожке. — Я перепутал страницу. Подождите!

Я как ворон по свету носился,

Для тебя лишь добычу искал,

Надсмеялся над бедной девчонкой,

Надсмеялся, потом разлюбил.

— Остап Ибрагимович, опомнитесь! Денег осталось только до Владикавказа.

— Так много?! Давайте их сюда! Мне срочно нужна дамочка "Скорая помощь". Я болен любовью:

Наша жизнь — это арфа.

Две струны на арфе той.

На одной играет счастье,

Любовь играет на другой…

— Денег я вам не дам! — отрезал Сеня. — Где будем ночевать?

Остап вздохнул и начал подниматься задом на манер одногорбого корабля пустыни:

Кончен, кончен день забав,

Стреляй, мой маленький зуав.

Он выпрямился. Взгляд приобрел осмысленность.

— Что деньги, Сеня! Они валяются на дороге. Вернее, на книжном развале. Прыгнула тут на меня одна идейка, когда проходили мимо. А насчет ночлега не беспокойтесь. Есть один подходящий скверик около картинной галереи.

— Шикарно, — ухмыльнулся Сеня. — Галерея-то хоть интересная?

— Галерея как галерея. Берут.

— Вы деградируете, Остап Ибрагимович. Ну да ладно. Мы еще увидим небо в алмазах, как сказал Антон Павлович Чехов.

— Чехов? — тускло спросил Остап. — Кому сказал?

— В "Дяде Ване". Стыдно, командор, не знать этого.

Командор вдруг как-то странно посмотрел на Сеню и сказал:

— А вот завтра и проверим, какой вы знаток Чехова.

Утром Бендер долго и придирчиво выбирал на книжном развале нужное издание. Он был стеснен в средствах. Предусмотрительный Сеня уже сбегал на вокзал и купил билеты до Владикавказа. Так что оперировать великому комбинатору приходилось в пределах сумм, выделенных на питание. Он торговался как испанец с индейцами и наконец остановил свой выбор на тоненькой книжке, одном из первых массовых изданий Чехова. Особенно ему понравились чистые листы "Для заметокъ" в конце книжки. Остап с еле поспевавшим за ним Сеней бросился на Главпочтамт, обмакнул ручку в чернильницу и вывел на форзаце книги по всем правилам дореволюционной каллиграфии: "Дорогому другу Георгию Валентиновичу Плеханову от Антоши Чехонте".

— Что вы делаете?! — сдавленно прошептал Сеня.

— Прокладываю мостик от передовой российской интеллигенции к вождям революционного пролетариата. Пусть я сдохну, если местный краеведческий музей не выложит за это пару сотен. А теперь освежите-ка мне память насчет главных вех в творчестве друга Плеханова.

Пока Сеня рассказывал, Остап что-то быстро писал на страницах "Для заметокъ", изредка требуя подробностей.

Через двадцать минут Сеня прочел:

"…Хорошо бы пьесу написать из жизни помещика…"

"…Помещика зовут дядей Ваней. Это ясно…"

"…Героиня — тоскующая девушка:

— Мы еще увидим небо в алмазах. Мы отдохнем, дядя Ваня, мы отдохнем…"

"…Хорошо бы рассказ написать из жизни врача…"

"…Чудное название для рассказа: "Палата № 6"…"

"…Фамилия: Навагин…"

"…Фамилия: Пересолин. Чиновник. Его жену чиновники называют — Пересолиха…"

"…Хорошее название для пьесы: "Вишневый сад"…"

"…Думаю съездить на Сахалин. Говорят — интересно…"

"…Не купить ли дачку в Ялте. Знакомые советуют…"

"…Только что написал "Чайку". Знакомые одобрили…"

— Ну что, похоже? — спросил Остап.

— Свинья вы, Остап Ибрагимович, — ответил Сеня, — самого бы вас за это на Сахалин. Знакомые одобрят.

Он брезгливо отвернулся, как кот, которому пьяный шутник сует в нос дымящуюся папиросу. Он даже фыркнул от отвращения.

— Ой, какой реагаж! — Остап долго смеялся.

— Ладно уж, Сеня. Я уверен, Антон Павлович нас простил бы и даже посмеялся за компанию. Бога ради, займите очередь за пивом, голова просто раскалывается.

Сеня ушел.

Бендер подумал немного, чиркнул пару строчек и вышел следом.

По дороге он заметно волновался и несколько раз повторил, что деньги валяются на дороге и надо только не лениться их подобрать.

В краеведческий музей великий комбинатор зашел один, Сеня сопровождать его наотрез отказался. Через несколько минут дверь музея распахнулась и в проеме показалась спина Бендера. Его теснили к выходу несколько старушек и козлобородый профессор. Профессор норовил ударить Остапа клюкой и только приговаривал: "За Антона Павловича! За Николая Васильевича!"

— Вы что думаете? — орал Бендер, — если они жили до революции, значит у них не было творческого обмена?! Вы негибкие, товарищи!

Споткнувшись на крыльце, Остап полетел вниз. Вслед ему полетела поруганная книга. Дверь музея захлопнулась.

Пока Бендер вставал и отряхивался, Сеня открыл "записную книжку друга Плеханова". Последним перлом в ней было:

"…Эх, тройка! Птица-тройка! Кто тебя выдумал?…"

— Вы с ума сошли! — воскликнул Сеня. — Это же Гоголь!

— Теперь и я вспомнил, что это Гоголь… Но какой русский не любит быстрой езды?! Ладно, пора на вокзал… Как там наш граммофон в камере хранения поживает?

Давно уже Колоколамск не видел Никиту Псова в таком сильном возбуждении. Когда он проходил по Малой Бывшей улице, он даже пошатывался, хотя два последних дня вовсе не пил. Он заходил во все дома по очереди и сообщал согражданам последнюю новость:

— Конец света. Потоп. Разверзлись хляби небесные. В губернском городе семь дней и семь ночей дождь хлещет. Уже два ответственных работника утонуло. Светопреставление начинается. Довели большевики до ручки! Поглядите-ка.

И Псов дрожащей рукой показывал на небо. К городу со всех сторон подступали фиолетовые тучи. Горизонт грохотал и выбрасывал короткие злые молнии. Впечатлительный гражданин Петцольд из дома № 17 значительно развил сообщение Псова. По полученным им, Петцольдом, сведениям, Москва была уже затоплена, и реки повсюду вышли из берегов, в чем он, Петцольд, видел кару небесную. Когда же к кучке граждан, тревожно озиравших небеса, подбежала Сицилия Петровна в капоте и заявила, что потоп ожидается уже давно и об этом на прошлой неделе говорил ей знакомый коммунист из центра, в городе началась паника.

Колоколамцы были жизнелюбивы и не хотели гибнуть во цвете лет. Посыпались проекты, клонящиеся к спасению города от потопа.

— Может, переедем в другой город? — сказал Никита Псов.

— Лучше стрелять в небо из пушек, — предложил мосье Подлинник, — и разогнать таким образом тучи.

Но оба эти предложения были отвергнуты. Первое отклонили после блестящей речи Петцольда, доказавшего, что вся страна уже затоплена и переезжать совершенно некуда. Вторым, довольно дельным, предложением нельзя было воспользоваться за отсутствием артиллерии.

И тогда взоры всех колоколамцев с надеждой и вожделением обратились на капитана Ноя Архиповича Похотилло, который стоял немного поодаль от толпы и самодовольно крутил свои триумфальные усы. Капитан славился большим жизненным опытом и сейчас же нашелся.

— Ковчег! — сказал он. — Нужно строить ковчег!

— Ной Архипович! — застонала толпа в предвкушение великих событий.

— Считаться не приходится, — отрезал капитан Похотилло. — Благодарить будете после избавления.

На головы граждан упали первые сиреневые капли дождя. Это подстегнуло решение колоколамцев, и к строительству ковчега приступили безотлагательно. В дело пошел весь лесоматериал, какой только нашелся в городе. Рабочим чертежом служил рисунок Доре из восемнадцатифунтовой семкиной Библии, которую принес дьякон живой церкви отец Огнепоклонников. К вечеру дождь усилился, пришлось работать под зонтиками. Крышу ковчега сделали из гробов, потому что не хватило лесоматериалов. Крыша блистала серебряным и золотым глазетом.