Мифология русских войн. Том II - Кураев Андрей (протодиакон) - Страница 58

Если у Наполеона и были территориальные претензии к России они никак не угрожали существованию России, которая, как мы сегодня видим, может существовать и без новоприобретенных (к 1812 году) Финляндии и Польши[488].

Коленкур описывает, как в июне 1811 года «император развил перед ним (некиим своим министром) свой политический план, согласно которому необходимо нанести удар Англии в лице единственной решающей державы, еще остающейся на континенте и могущей причинить ему беспокойство, присоединившись к Англии. Он говорил, что будет полезно отстранить русских от европейских дел и создать в центре государство, которое было бы барьером против нашествий северной державы»[489].

Уже по ходу идущей войны Наполеон говорит:

То есть и тут Наполеон не отрицает будущую субъектность России: пусть воюет в Азии и торгует с англичанами. Но какое ей дело до перекраивания границ далеких от нее германских княжеств и королевств?

Посмотрите на историю России рубежа 18–19 веков: она активно и быстро продвигает свои границы на запад и столь же активно вмешивается в любые европейские конфликты, причем нередко «переворачивая союзы». Как говорил канцлер Безбородко в конце своей карьеры, назидая молодых дипломатов: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела». И предел желаний ее правителей совсем не был виден («нам нужен мир, и желательно весь»). Так что идея «кордона» с той поры не раз посещала умы европейских политиков — и это был способ не агрессии против России, а защиты от нее.

У Наполеона же вообще не было ясного плана на 1812 год. Он колебался — продлится ли его поход один год или целых три. Где он закончится? Неизменно одно: по его итогам он хотел видеть Россию союзником.

Но поскольку менее важные для него союзники желали вернуть себе «новые территории России», то эти их аппетиты для Наполеона были не очень важны. Эти территории могли бы отойти не к самой Франции, а к ее недавним противникам (Австрии, Пруссии, Турции), и потому позиция Наполеона тут была весьма гибкой. Он мог обещать вернуть Крым Турции, а мог — турецкие Валахию и Молдавию — России. Кто пойдет на военный союз с ним — тот и получит эти неинтересные для Франции территории.

У обеих сторон были большие амбиции в разных сторонах света, а потому они могли обмениваться любезностями, даря третьи страны друг другу. И лишь у поляков не было запасной Польши…

Проект царского манифеста о войне с Наполеоном в 1812 году так пояснял неизбежность войны:

Но сам Наполеон говорил обратное министру полиции Балашову, которого царь послал к нему через несколько дней после начала войны. Беседа имела место 30 июня, причем по слову Балашова, в той самой виленской комнате, «из которой пять дней тому назад император Александр I изволил меня отправить». От Наполеона же он услышал, что Александр сам, уклонившись от тильзитской политики «попортил свое царствование»: царь получил бы не только Финляндию, но получил бы Молдавию и Валахию, а со временем «он получил бы герцогство Варшавское, не теперь, о нет! но со временем»[494].

То есть ради мира Наполеон готов был даже всю Польшу отдать царю. И уже в финале кампании 1812 года он «сожалел, что его планы восстановить Польшу поссорили его с Россией»[495].

Вывод историка:

Император французов нигде не заявлял о возможности расширения польских границ в ходе «второй польской войны»

— во-первых, чтобы не раздражать своих не слишком верных союзников в лице Австрии[498] и Пруссии, ранее принявших участие в разделе Польши наряду с Россией,

— во-вторых, чтобы не иметь никаких обязательств перед поляками и быть ничем не связанным на желаемых им переговорах с Александром, где главной темой все равно оставалась бы Англия, а не Польша. Наполеон не стал восстанавливать Польшу, что «хотел исключить все, что сделало бы невозможным последующее примирение с русской монархией»[499].

14 июля в кафедральном католическом соборе Вильно проходила пышная церемония присоединения Великого княжества Литовского к «Варшавской генеральной конференции» (провозглашена 28 июня). Епископ объявил, что в память об этом дне решено выдать литовку за поляка и польку за литовца… Наполеон в это время был неподалеку от собора в епископском дворце. Но на эту церемонию не пошел: «уклонившись от участия в официальном политическом действе, император не взял на себя конкретных обязательств»[500].