Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 13

— Чтобы завершить нашу дискуссию о портрете: если Сабош согласится, я не буду возражать…

— И последнее. Я занимаюсь сочинительством почти пятнадцать лет, но здесь я абсолютно неизвестный автор, ни что написал, ни когда.

— Это можно сделать на последней странице, «Коротко об авторе», — как о своем открытии заявила она.

— Да? — удивился я.

— Не возражаю, я — «за».

Я протянул ей руку, она, не удивившись, пожала ее.

— Все вопросы решили со мной? — с почти незаметной улыбкой спросила она.

— Вы превзошли все мои ожидания!..

— Я рада, что доставила вам радость.

— И последний вопрос: вы не читали рукопись, прежде чем принять ее к публикации?

— Видите ли, Алексей, мы издаем только заграничных авторов и только их известные произведения. У меня нет нужды читать и утверждать всемирно признанные книги, этим у нас занимаются заведующие иностранными редакциями. Наши авторы в большинстве своем классики и уже скончались. Вы у нас первый русскоязычный автор и то — в зарубежной серии.

Я приосанился:

— Я должен гордиться?! Такая честь…

— Это уж как вам хочется. Но теперь, когда я пообщалась с вами, думаю, что прочту ваш роман. Однако, если вы не возражаете — уже в виде книги.

— Еще как не возражаю!

— Я рада.

— По этому поводу, нехудожественному, у меня два вопроса: о сроках и тиражах.

— Срок у нас — в течение года. Тираж — думаю, тысяч двадцать пять. Станет бестселлером — переиздадим. Уверена, что у вас есть идеи и по этому поводу тоже!

— Есть. Можно издать к лету? Отредактированная рукопись будет закончена в течение десяти дней.

— Я вам не обещаю, но попробую. Если будет бумага.

— Какая бумага?

— На которой печатают книги.

— А что, с этим тоже проблемы?

— Еще какие!

— О тираже…

— Вы не сдаетесь!

— Я думал, будет хотя бы сто тысяч, все-таки это самая читающая страна в мире. Я не согласен на такой маленький тираж.

— Сколько вы предлагаете? Только не сто тысяч! Не пугайте меня. Сейчас нет таких тиражей.

Я был поражен, что она слушала и обсуждала. А не посылала…

— Я, так и быть, пойду вам навстречу — семьдесят пять…

— Это нереально. Давайте договоримся так: ближе к сдаче в набор я решу окончательно с тиражом и попробую его чуть-чуть поднять. Но думаю, в издательстве никто не поверит, что я это делаю.

— А у вас решает редколлегия?

— Нет, у нас полное единовластие!

Я обезоруживающе развел руками.

— Следовательно, хозяин — барин.

— Да, но барин еще должен прибыль приносить.

— Чем больше тираж, тем больше прибыль.

— Если книгу покупают, а если нет?!

— Придется стреляться.

— Но я надеюсь, ее будут покупать. Да, кстати, я не знаю, как у вас, но у нас принято заключать с автором контракт.

— У нас тоже. Вы хотите сказать, что я стану миллионером?

— Этого я не хочу сказать. Мы пока государственное издательство, только в процессе преобразования в акционерное общество. Поэтому я бы хотела, чтобы вы зашли через два дня и подписали контракт с издательством. Только никакие ваши идеи, — она подняла, словно защищаясь, руки, — я не смогу принять, так как контракт стандартный и никаким вариациям не подлежит.

Я улыбнулся:

— Надеюсь, я вас не утомил своими просьбами.

— Пока нет. Но я уверена, что это еще не конец, а только начало.

Мы засмеялись и договорились о следующей встрече.

— Натали, — говорю я, — так что насчет портрета?

— На всю обложку? Ни за что! У серии есть свое оформление, и потом, как я объясню другим авторам, почему их портреты на треть обложки, а ваш — на целую.

— А зачем объяснять?

— Затем, что авторы — обидчивый народ.

— Я не обижусь.

— Ладно, давайте вернемся к тексту. Нам еще треть рукописи пройти нужно, а до великого запоя остается шесть дней.

Я смотрю на страницы рукописи — «бородинская битва» на каждой странице, и физически не представляю, как мы уложимся в шесть дней. Но она профессионал высокого класса. К тому же в этой стране было интересное правило: до последнего дня никто ничего не делал, и казалось, что нету силы, которая завершит, закончит начатое и не собранное. А в последний день, в последний час — по мановению волшебной палочки — все делалось и получалось.

— Ну, что сказала Сабош? — спрашивает Нина Александровна.

— Она согласна, если вы не против.

Издательница внимательно смотрит на меня.

— Серьезно?! Не думала, что вам удасться ее убедить. Значит, договорились? Раз она не возражает, я согласна…

— Спасибо.

Я никогда в жизни не лгал, но у меня просто не было времени объяснять, что на Западе портрет на задней обложке считался издательской нормой.

— Хотите прочитать контракт, прежде чем мы его подпишем? — спрашивает она, вздыхая своей роскошной грудью.

— Я посмотрел на число: Господи, сегодня Рождество! Это был мой первый, официальный, имперский контракт на книгу. Три вещи поразили в нем. Мне давали всего десять авторских экземпляров. И платили 3400 рублей за какой-то мифический «авторский лист». Этих самых листов в моем романе они насчитали двадцать. То есть за 68 000 рублей я продавал свой роман. (Иуда, по-моему, продал Христа подороже.) Значит, в переводе на американские деньги, я получал гонорар — в сто долларов. За целый тираж книги!

Я спросил:

— Нина Александровна, здесь никакой нет ошибки?

— Это у нас высшая ставка.

— Сколько же тогда низшая, прошу прощения, — пошутил я. — Впрочем, хорошему предела нет!

Деньги в этом государстве меня абсолютно не волновали. Я бы отдал им роман и бесплатно. Единственное, чего я никогда бы не сделал, — не дал взятку, чтобы издавали мои романы.

Тираж она поставила от 25 до 50 тысяч. Я также оговорил право купить по типографской цене тысячу книг, для подарков — в Америку.

— Ну, подписывайте, менять ничего не будем, — это вам не обложка! — ласково подталкивала она.

Я подписал первым, она расписалась второй.

Сколько я мечтал и ждал этого момента! Сколько раз я засыпал и просыпался с мыслями об издании романа. И какой он будет, и где, и как. В какой обложке, в каком оформлении, на какой бумаге.

На все мои вопросы, или почти на все ответили две странного вида грязновато-белые странички с заголовком «Договор № 809».

В пять вечера я приезжаю на киностудию «Имперфильм» для долгожданной встречи с Панаевым. Он делает свой очередной фильм «Вспоминая …» для итальянского телевидения. Его правая рука, Толь, проводит меня на съемочную площадку в павильон. Они снимают сцену трактира, с канделябрами, в самом начале века, где все близкие, вспоминают несуществующего уже писателя. И присутствующего только в памяти сидящих вокруг стола персонажей.

Ардалион Нектарьевич Панаев был общепризнанным кумиром и баловнем имперского кино. Он же был и лучшим режиссером этого кино. Известный и признанный, осыпанный почестями как в Европе, так и в Америке. По популярности на Западе, пожалуй, он шел сразу за Тарковским. Ардалион был из известной семьи актеров, сам также актер, бабник и ловелас, утонченный знаток живописи и ценитель литературы, большой поклонник классической музыки, фильмы которого завоевали множество призов и наград по всему миру.

Мельком скользнув взглядом по моему костюму и светло-песочной дубленке, он повернулся к актерам, сидящим за столом и спросил:

— Готовы?

Все они были знамениты в своей Империи. И все ответили согласием: «Готовы!»

— Мотор, начали! — фальцетным голосом объявил он. Оператор в кожаной куртке наклонился к объективу.

Потом они сделали еще несколько дублей. Панаев с невероятной вежливостью обращался к оператору-постановщику, называя его по имени-отчеству, что было принято здесь и считалось признаком уважения. В Америке отчеств не было. Уважением считалось обращение «сэр».